Мысль эта ясно и определенно звучит у многих святых и их жизнью подтверждается.   44   Святой Иоанн Златоуст писал: «От ближнего зависит и жизнь, и смерть. Ибо если мы приобретаем брата, то приобретаем Бога... Если кто упражняется даже в высшем любомудрии, но не заботится о других, погибающих, то не будет иметь никакого дерзновения пред Богом».

А епископ Верейский Акакий[31] вразумляет подвижника-пустынника: «Господь… показал апостолу Петру, каким подвигом он угодит Ему больше. Он говорит: «Если любишь Меня, паси овец Моих, паси агнцев Моих… стаду угрожает опасность погибнуть от волков… а его крепко любит Тот, Кто горячо любим тобою; любящим же свойство делать приятное любимым». И сам преподобный Серафим, уже утружденный подвижнической жизнью и возрастом старец, выходит из затвора на подвиг служения людям.

Работа отца Иоанна получила одобрение Святейшего Патриарха Алексия I. Молодому священнику предложили доработать ее и сделать дипломной. Для всей последующей жизни отца Иоанна она имела решающее значение. Он усмотрел во времени Серафимовом начатки того, что разрослось через два столетия. Зародившееся в начале XIX века отступление от Бога уже через столетие принесло страшный плод – богоборчество и богоотступничество.

Преподобный Серафим – монах, последовательно прошедший по всем ступеням лествицы монашеского подвига к высотам Духа, в конце жизни ступил на самую последнюю – служение людям. И если святой Божий старец, движимый состраданием к погибающим, идет к ним со словом любви и назидания, то, несомненно, это есть высший подвиг христианского делания. Отцу Иоанну открылся молитвами и помощью преподобного Серафима глубинный смысл монашеского делания: в нынешнее время стяжать и сохра-   45   нить для мира источник жизни истинной – Святой Божий Дух.

Как ответ на внутреннюю работу души, отец Иоанн получает от Бога давно просимое, а теперь еще выстраданное и вымоленное – духовного наставника, старца-монаха. Оптинский старец игумен Иоанн в это время стал  наставником  и  утешителем  многих москвичей. После разгрома благословенной Оптиной пустыни он прошел по мытарствам: лечение в специальных психбольницах, инвалидный дом, который был столь же «щедр» на мучения для своих обитателей. Вызволить игумена Иоанна (Соколова)

из «мертвого дома» удалось стараниями его духовной дщери Стефаниды, взявшей опеку над старцем. Она привезла игумена избитым, покалеченным, больным. Руки и ноги перебиты, зубы и один глаз выбиты. Живой преподобномученик. Старец никогда не жаловался, только о глазе вздыхал: «Вот фонарь-то у меня один остался и светит плохо». Но и этот один глаз высвечивал глубины духа у приходящих и зрел будущее как настоящее.

Отец Иоанн вспоминал:   «Придешь к старцу, и вдруг мгновенно тот озарит тебя светом, уже неземным, благодатным, он заглянет внутрь и начинает разговор. До сих пор приходишь в трепет от этого воспоминания». Потянулся к старцу народ, но за ним последовали и «компетентные органы». Пришлось соблюдать осторожность, перевозя старца с квартиры на квартиру и ограничивая прием, но помогало   46   это плохо.

Нередко он со скорбью говаривал: «Вот было бы мне свободно, сколько бы я принимал страждущих. А так сижу, как в клетке. Дар имею, а дать некому». Многие знали и ценили отца игумена Иоанна. Митрополит Николай говорил: «Как же должны мы благодарить Господа за то, что посылает Он миру людей не от мира сего». Отец Иоанн Крестьянкин после первой же встречи назвал старца «профессором небесной академии».

И молодой священник пришелся игумену по сердцу. Именно ему завещал игумен Иоанн проводить себя из земной юдоли. И позже, когда отец Иоанн, отбыв в заключении, служил в Рязанской епархии, дал Бог исполнить волю старца. Не так часты были встречи отцов. Иногда со своими вопросами отец Иоанн посылал к старцу духовных чад. Приходилось беречь и его, и себя от «ока государева».

Старцу это не мешало вникать во все обстоятельства жизни отца Иоанна, а смиренный послушник бережно хранил в себе дух блаженного ученичества. Игумен часто молился своими особыми «самоткаными» молитвами от лица скорбящих. Обличая же маловерие приходивших, буквально слово в слово мог повторить их разговор между собой: «Ничего не скажу, что я могу сказать, ведь я простой мужик-указник, так, плету кое-что», – чем приводил своих посетителей в чувство стыда и глубокого раскаяния.

Запомнились отцу Иоанну ласковые, оберегающие от грядущих искушений слова старца: «Ванечка, не будь везде хозяином... Ванечка, будь посамолюбчивей». Как-то отец Иоанн спросил старца о возможности поступления в монастырь. Тот заволновался: «Куда? В какой монастырь?! Там нынче везде сквозняки. Подожди своего часа». Прошло пять лет служения отца Иоанна у Престола Божия. Близилось окончание академии.

Навестить его приехали из Орла сест-    47   рички: родная Танечка[32] и двоюродная – монахиня Евгения[33]. В Измайловской церкви они встретились со старцем. Игумен Иоанн повел с сестрами странный, непонятный им разговор. Тане он сказал, что брата она больше не увидит. «Пишут, пишут, вот сколько написали! – он показал руками толщину папки. – Вот-вот постучат. – Помолчав, добавил: Отложили до мая».

Сестры пророчеств не поняли, хотя вскоре они исполнились во всей полноте. Танечка умерла, не дождавшись возвращения брата из заключения. Сам же отец Иоанн Крестьянкин уже жил в предчувствии готовящегося для него нового пути – исповедничества. Война окончилась. Внешний враг был побежден, но жить без борьбы Советское государство не могло, и опять Церковь оказалась под прицелом.

Особенно стали ополчаться на тех, в ком теплился светильник Духа. Отец Иоанн чувствовал на себе «ласковое» внимание богоборческой власти, требующее очень и очень многих уступок. Смущение его развеял совет Патриарха, сказавшего твердо:   48   «Все написанное в служебнике надо неукоснительно выполнять, а что за тем находит – терпеть».