Это и подготовило путь отца Иоанна, путь в новую «академию» – совершенную духовную школу. В этих стремительно развивающихся событиях в памяти всплыло указание святого старца Серафима: «Порабощен телом, душу же непорабощену соблюди». Преподобный предуготовил отца Иоанна   53   к новому этапу жизни. Отцу Иоанну предлежал такой «затвор», где сохранять Дух Божий надо было с великим тщанием, трезвением и монашеским противоборством господствующему там духу вражию.

Спокойно принял это новое назначение отец Иоанн как возможность испытать и проверить себя, свою преданность Христу и Его заветам не во дни внешнего благополучия, но в суровой школе гонений. Он уже опытно знал, что духовные плоды взращиваются только в горниле испытаний и лишений. И московские узилища* предоставили ему такую возможность. Отец Иоанн мало говорил об этой «пятилетке».

Если жизнь монаха – всегда тайна, и о внутреннем делании можно догадываться только отчасти, еще более глубокая тайна покрывает жизнь монаха в тех условиях, в которых оказался отец Иоанн. Но все же скудные следы, свидетельствующие о духовном подвиге, совершавшемся в этот период, сохранились. Сам батюшка так вспоминал о начале нового этапа жизненного пути: «Меня забрали в тюрьму, и началось оформление, долгое и тяжелое: водят туда-сюда, и не знаешь, что ждет тебя за следующей дверью. Я совершенно измучился.

Завели меня в какую-то очередную камеру и ушли. Огляделся – голые стены и какое-то бетонное возвышение. Лег я на этот выступ и уснул сном праведника. Пришли, удивленно спрашивают: «Неужели ты не боишься?» Отвечать не стал, но подумал: «А чего мне бояться, Господь со мной». Матушка Лия Круглик[37] рассказывает: «После ссылки отец Иоанн вместе с иеромонахом Всеволодом** остановились в доме наших знакомых.

Мы, узнав об этом, пошли проведать необыкновенных --------------------- * После ареста о. Иоанн Крестьянкин два месяца провел на Лубянке. 1 июля 1950 г. был переведен в Лефортовскую тюрьму, с середины августа до этапа содержался в Бутырской тюрьме. ** Речь идет о иеромонахе Всеволоде (Баталине). См. комментарий 45.   54   священников.

Удивило то, что после всего пережитого в ссылке оба батюшки были необыкновенно радостны и приветливы. Они с любовью беседовали с нами. Осталось в памяти, как с большим воодушевлением и чувством они пропели молитву «Царице моя Преблагая» на печерский распев. Отец Иоанн рассказывал немного о пребывании в заключении: «На допросы, как правило, вызывали по ночам.

Накануне кормили только селедкой, пить не давали. И вот ночью следователь наливает воду из графина в стакан, а ты, томимый жаждой и без сна несколько суток, стоишь перед ним, освещенный слепящим светом ламп». По отношению к следователям батюшка держался трех «не»: не верь, не бойся, не проси. И это давало ему внутреннее спокойствие и твердость.

Следствие по делу заключенного Ивана Крестьянкина длилось полгода. Впереди обозначилась новая ступень испытаний – лагерь строгого режима. И обстоятельства продиктовали ему образ жизни в Боге в этих исключительных условиях: «Тебя лишили храма, стань им сам, тебя Промысл Божий послал в среду не ведающих Бога, покажи им Божии дары: теплоту искренней любви, простоту и глубину благоговения и смирения».

Нет ничего тайного, что не стало бы явным, и сокрытое временем всплывает теперь в воспоминаниях солагерников отца Иоанна. Один из них, Владимир Кабо38, 24-летний студент Московского университета, ставший на три года «насельником» того же лагеря, приоткрыл завесу над той скверной, в которой им предстояло выжить, в своей книге «Дорога в Австралию»*.

«Лесоповал – вот главное, ----------------------------------- Кабо В. Р. Дорога в Австралию. Воспоминания. New York, 1995.   55   чем занимались невольные обитатели Каргопольлага. На десятки, быть может, сотни километров от Ерцева тянулись в разных направлениях через леса и топи нити железных дорог. А к ним, как бусины, были привязаны ОЛПы – отдельные лагпункты, обнесенные высокими заборами жилые зоны с бараками для заключенных внутри.

Вокруг каждого ОЛПа разбросаны были делянки, где пилили, валили и разделывали лес. Заготовленный лес трелевали к железной дороге и там грузили на платформы. Это был тяжелый физический труд, все больше ручной, в зимние морозы и от зари до зари». Позднее в личной беседе Владимир Кабо рассказывал: «Но это было не самое страшное. Убийственный, тлетворный дух лагерной обстановки, который создавали уголовники, всех держал в постоянном ожидании беды.

Уголовники не работали, это была лагерная элита. Но их нормы обязаны были выполнять те, кто не принадлежал к их клану. Кровавые разборки внутри группировок не различали правых от виноватых. Человеческая жизнь не стоила ни гроша». Отец Иоанн остался в жизни Владимира Кабо навсегда. «Его влияние на меня было очень велико. Мы много и подолгу беседовали.

Когда Иван Михайлович говорил, его глаза и все его лицо излучали любовь и доброту. И в том, что он говорил, были внимание и участие, могло прозвучать и отеческое наставление, скрашенное мягким юмором». Теперь, когда Владимиру Рафаиловичу исполнилось 80 лет, он говорит, что и по сей день два человека идут с ним по жизни: это его мама и отец Иоанн (Крестьянкин).

Через три года совместной лагерной   56   жизни обстоятельства их с батюшкой разлучили. Но он помнил об отце Иоанне и искал его след, затерявшийся во времени. В 1970-х годах Кабо нашел его в Псково-Печерском монастыре. «Там, в лагере, у нас возникли удивительно глубокие отношения ученика и учителя. Они были взаимны, я тянулся к отцу Иоанну, стремился учиться, а он хотел учить, делиться своим богатым духовным опытом.