И монашеский его путь был начертан перстом Божиим, как и ранее жизненный путь в миру. В житнице же своего сердца он нес сокровище живой веры – Боговедения. В превратностях прожитого он понял, что только Промысл Божий и воля Божия имеют реальную свободу и силу жизни. На каждом этапе своего жизненного пути он ощущал эту невидимую руководящую Божественную силу.

И к нему пришло безропотное желание предать себя Божественной воле. Какие бы неожиданности ни предложили ему внешние обстоятельства, он не смутится, не содрогнется, не изнеможет в вере и доверии Богу, но скажет:   109   «Промысл Божий прав всегда. И если он попускает нам испить горечь современной жизни, то это при несомненном доверии Богу есть единственный спасительный путь для нас.

Миром правит Бог, только Бог, и никто другой! Тако Богу изволися. Буди имя Господне благословенно отныне и довеку». И еще одно сокровище обрел он на этом тернистом поле – Любовь. Бога он полюбил до самозабвения. К Небесному Отцу обращена была вся сила жизни, каждый шаг, каждый вздох. Отсюда явились благоговение и осторожность и одновременно порывистость на дела любви.

Христовы слова «Кто любит Меня, заповеди Мои соблюдет… и Я возлюблю его и явлюся ему Сам» навсегда запечатлелись в душе отца Иоанна. Принял отец Иоанн в свое сердце великий и страшный закон жизни: «Умереть для греха, чтобы жить для Бога». Инок Божий, он полвека прожил в миру свободным от общепринятых в нем норм. Постепенно, не сразу, он вышел произволением из мира.

Мирские искушения и соблазны, как репей, цеплялись к нему на протяжении всего московского периода. Духовно не возделываемое поле российской жизни к этому времени успело зарасти таким бурьяном и чертополохом, что пройти по нему, не поранившись, было невозможно. Да и молодость, не огражденная опытом, доставляла немалые неприятности. И получал раны, и страдал.

Но произволение его не было ни холодным, ни колеблющимся. «В этой борьбе надо стоять насмерть», – скажет он позднее. Так в нем рождался навык к самоукорению, который к концу жизни буквально стал его тенью. Освещаемый Солнцем Правды, отец Иоанн легко наблюдал за своей тенью. Как он каялся, было его тайной. Самоукорение же то и дело шепотом или вслух проры-   110   валось наружу, выдавая ту работу, которая в нем совершалась.

Пройдя путь ученичества в строгой богоборческой школе с самого начала, он, как прилежный ученик, станет в свое время и хорошим учителем: «А погрешности, малые и большие, у кого же их нет? Кто свободен от человеческой немощи и от набегов врага, когда мутится сознание? Но бури проходят, и опять согревается человек в тепле Божественной Любви. И так, можно сказать, всю жизнь: падения и восстания, спотыкания и выравнивания. Почему так попустил Господь?

Не потому ли, что Он пришел спасать не праведников, а грешников, от них же первый есмь аз». Мир не мог простить дерзости восстающему против его диктата. Он начал гнать отца Иоанна и гнал без устали, желая сломить или уничтожить. Злоба вражия через людей не раз подступала к нему со смертными страхованиями, пока не истощилась от его готовности безропотно, вот тут же, и умереть.

Вспоминая прошлое мирской жизни, отец Иоанн не раз говорил: «Уж чего я только не видел! Чего только не претерпел! Все, всякие грехи к сердцу прилагались, но душа осталась чиста. Совесть чиста. Как зато теперь хорошо. Если бы вы знали, как хорошо про все это вспоминать и знать, что я совесть сохранил. От этого на сердце легко и радостно». Так формировался в нем инок Божий.

Правда Божия и правда человеческая в неустанной борьбе за его душу постоянно стояли рядом. И скольким нынешним правдоискателям помог опыт отца Иоанна в борьбе за правду Божию.   111   Живо воскресает в памяти ответ отца Иоанна по поводу священника, имеющего несчастье выполнять поручения органов в отношении его. Отец Иоанн стал живо искать этому «подсудимому» облегчающие вину обстоятельства.

И человек-то он хороший, и семейный, и деткам-то кормилец, и всякое другое. Но закончил свою «оправдательную речь» неожиданно: «А ты сам-то знаешь ли, как поведешь себя, когда к тебе приступят с угрозами? Да еще не тебе угрожать будут, но детям твоим». Правда Божия в нем попирала человеческую правду. Подумать было о чем. Истинное формирование монаха в отце Иоанне началось не от желания подвига и даже не от вожделения духовного совершенства.

Его детская любовь к Богу, взрослея, не растеклась на влекущее богатство познаваемого мира, но изумилась безграничному Божию явлению в нем. И любовь стала искать во всем следы Божии, сознательно и сильно отметая от себя все, в чем не чувствовала Бога. В первую очередь от этого искания пострадал грех. Смрад его побуждал отца Иоанна на всякого рода уловки, чтобы не омрачать сердца, дышащего одной любовью. Так вошел в жизнь его подвиг.

А с ним не замедлила явиться и помощь Божия, и научение. «Господь, только Господь привел меня в заключение, чтобы показать глубину падения человека, принявшего в себя произвол греха», – скажет позднее батюшка. Отец Иоанн увидел устрашающую картину – ад здесь, на земле. Увидел и заплакал о человеке непрестанным плачем. Его глаза, по свидетельству соузников, излучали любовь и сострадание, а что делалось в сердце, видел только Бог.

Вмененный Самим Господом со беззаконными, отец Иоанн не отчуждался от общей чаши греха и страдания за него. И принес ко Кре-   112   сту, с которого светила на мир правда Божия, боль сердца за себя, за всех и за вся. И эта болезнь не диагностировалась, только молитва несколько облегчала боль. Молился он сердцем. Именно страдание за поруганный в человеке до последнего предела образ Божий породило в нем Иисусову молитву.