После службы подолгу разговаривал в келье, помазывал маслицем, кропил святой водой. А мыто что? Замученные питерской жизнью, затырканные суетой мрачные люди. Постепенно мрак этот стал отходить, уступая место радости и надежде. Отец Иоанн расспрашивает: – Кто мы, как живем, к чему стремимся? Узнав, что мы художники, просиял.   173   – Как хорошо-то. Из художников многие приходят к Богу.

У нас наместник отец Алипий – художник-иконописец. Иконы его видели? Не видели? Сейчас же пойдите и посмотрите. Вы иконы пишете? Такой разговор состоялся при первой нашей беседе. – Да нет, пока не пробовали, – мямлили мы в ответ. – Надо учиться иконы писать, служить Церкви. Хватит на всякие лозунги время тратить. – Руками замахал: – Все, все, все!

Господь Сам вас привел сюда, это же чудо! Вы понимаете ли, что это чудо?! А что мы там понимали... Нам говорили, что отец Иоанн святой человек, но мы и представить себе не могли такой любви, такой непосредственности и свободы. Батюшка сразу вошел в нашу жизнь. Уехали из Печор в восторге и по приезде в Питер заявили нашему штейнерианскому «гуру»: «Мы были в Печорах и поняли: Штейнер – полная туфта, а вот Православие-то – это да!

» И, естественно, наши пути разошлись навсегда. В Питере стали ходить в церковь . В те времена все было непросто. Причащаться приходилось в разных храмах, повсюду наблюдали за молодыми, да еще и с детьми, «государевы очи». А отец Иоанн нас благословил причащаться каждое воскресенье, но только с подготовкой: – Главное в том, чтобы видеть греховность свою. Видите вы ее? – Не видим, батюшка. – Будем учиться. Это у Отцов называется трезвение.

На исповеди надо не перечислять грехи, а каяться в них... Таинство Покаяния! Эти слова отца Иоанна: «Каяться надо на исповеди, видеть свою греховность и каяться» – мне с самого начала запали в душу. Позже я в книгах об этом прочел сам. Но наставил-то на путь верный нас отец Иоанн! Он прекрасно видел, что мы ничего не понимаем в Пра-   174   вославии, и терпеливо разъяснял нам, что такое исповедь, что такое молитва. Для нас это было откровением.

Батюшка стал приучать нас к чтению святоотеческих книг. Много позднее большим открытием для меня стали труды святителя Игнатия (Брянчанинова). Ясным взглядом на христианство и на монашество они меня потрясли. Прочитал я первый том и узнал, что есть еще четыре. Но где их достать? Стал искать. Нашел в Киргизии и туда поехал. Всю зиму переписывал эти книги, чтобы иметь постоянное духовное руководство.

Так труды святителя Игнатия легли в основу нашей духовной жизни. Отец Иоанн порадовался за нас: Отец Иоанн предоставлял нам полную свободу действовать в духе тех истин, которые открывал перед нами. Это была премудрость, в ту пору нами не осознаваемая, поскольку гордости и себялюбия в нас тогда было «выше крыши». Около батюшки мы чувствовали себя совершенно свободно, воспринимали его как обычного человека, а о том, что он старец, святой, не думали.

Сядет рядом на диване, обнимет тебя, прижмет твою голову и говорит целый час, слышишь, как у него сердце стучит. Он, видимо, специально так делал, чтобы дух мирской нас оставил, страсти покинули... Тогда я этого не понимал, а сейчас знаю, что он в это время о нас молился: «Господи, дай Духа Твоего, дай благодати этим безблагодатным людям, чтобы увидели они положение   175   свое и начали каяться».

Он настраивал нас на то, что пора жить трезвенно, бороться со своими страстями. Это и есть покаяние, это и есть постоянная молитва. А еще в беседах он нас спрашивал: – Вот даны тебе творения Святых Отцов, книги даны. И ум дан. Дан тебе ум? – И по голове так выразительно постучит. – Не знаю, батюшка. – Как не знаешь? Ведь голова-то не для того только, чтобы шапку носить.

Мы же не можем жить одним плотским умом, для спасения нужен разум духовный. Для этого-то вы и читаете! Сидим с открытыми ртами – какой там «духовный разум»? Долго не понимали, что это такое. После бесед с отцом Иоанном у нас все пошло иначе: началась борьба с грехом и со страстями. С теми, которые мы сами в себе за долгие годы взрастили, которым позволяли порабощать себя.

И стыдно сказать, даже не понимали и значение этого слова – «страсти». Человек я был семейный. Ездили мы к батюшке всей семьей. Чудо и то, что жена относилась к отцу Иоанну точно так же, как и я, с такой же любовью, благоговением и получала от него не меньше, чем я. Возвращалась из Печор укрепленной и терпела всю нашу несуразную жизнь. Я работал то плотником, то художником-оформителем, зарплата была не больше семидесяти рублей – просто издевательство какое-то было с моей стороны над нашей семейной жизнью.

Жена была смиренной, теперь ума не приложу, как она все это выдержала. Жили мы очень бедно, тогда я этого не осознавал. Но дело даже и не в бедности, а в крайнем неразумии такой жизни. Несмотря ни на что мы радовались, отец Иоанн был нашей опорой. Вспоминаю, как-то батюшка нам рассказывал про свое детство. Дело было на Пасху, ему в ту пору едва минуло семь лет. Дома никого нет, он один. На столе пасхальные яства.

И руки у него сами потяну-   176   лись к куличу, отщипнул и попробовал. И тут же подумал: «А ведь я согрешил». Потекли слезы. «Я помню до сих пор этот грех», – говорил батюшка. С раннего детства он имел понятие о том, что такое грех. При этом разговоре вспомнил и я, как рос: блатная обстановка, матерщина, воровство... Его детство и мое – как небо и земля.

Ко времени нашего знакомства отец Иоанн был уже всецело предан водительству Божией благодати. О раннем же периоде своего духовничества он вспоминал: «Когда я от своего ума говорил, то иногда ошибался, а когда слушаю, что Дух Божий шепчет, ошибок не бывает». Доберешься до батюшки, о жизни своей расскажешь, все тайны раскроешь, и благодать Божия через него тебя приголубит, согреет и очистит, и всякие страхи, все скорби уходят.