Тем самым покончено с храмовым благочестием ветхого стиля! Обладание храмом и правильное совершение культа не гарантируют спасения. Храм не является решающим для спасения. Уничтожается сытая храмовая религия, хотя и не отрицается, что храм есть благой дар Божий. Однако теперь предполагается очевидный, но противоречащий традиционному пониманию, а потому также революционный тезис: примирись прежде с братом твоим и затем приходи, чтобы принести дар твой!

Это означает: примирение и повседневное служение ближнему имеют приоритет перед богослужением и соблюдением культового расписания. Культ, богослужение также не могут быть установлены абсолютно. Человека никогда нельзя приносить в жертву якобы абсолютно обязательному обряду или благочестивому обычаю. Культ и литургия не просто отменяются или уничтожаются, любой культ и богослужение, обряды и обычаи, упражнения и церемонии, праздники и торжества должны определяться критерием: существуют ли они для человека или нет. Человек является мерилом в том числе и богослужения. Разве нельзя в свете этого вновь критически понять, что в культе и богослужении правильно и неправильно, что важно и неважно, что есть хорошее и плохое богослужение?

Дело Божье – не культ, но человек! Тем самым человек встает на место абсолютизированного богослужения: человечность вместо формализма, ритуализма, литургизма, сакраментализма. Конечно, служение человеку не замещает богослужения. Однако богослужение никогда не освобождает от служения человеку: оно проходит проверку в служении человеку.

Если говорят, что Бог и богослужение являются решающим делом для человека, тогда сразу же следует вспомнить, что человек со своим миром является решающим делом для самого Бога. Бог желает помочь и послужить человеку. Следовательно, человек не может серьезно воспринимать Бога и его мир, одновременно не воспринимая серьезно человека и его благо. Гуманность человека необходима ввиду гуманности самого Бога. Повреждение гуманности человека преграждает путь к истинному богослужению. Гуманизация человека является предпосылкой истинного богослужения. Конечно, тем самым нельзя ни просто свести богослужение к служению человеку, ни служение человеку – просто к богослужению. Но можно и нужно сказать, что истинное богослужение уже есть служение человеку, а истинное служение человеку также уже есть богослужение.

Если осмыслить все то, что здесь было сказано об измененном сознании, воле Божьей и революционной релятивизации священнейших традиций и институтов, становится понятно, насколько существенно – полностью в русле ветхозаветных пророков – то, что Иисус также и воинственен. Иисуса никоим образом нельзя рассматривать просто как мягкую, кроткую, пассивную и смиренно претерпевающую личность. Даже образ Иисуса Франциска Ассизского имеет свои границы, и уж тем более пиетистский образ Иисуса XIX и XX веков. Ницше, сын священника, справедливо протестовал против этого слабого образа Иисуса своей юности, который он не мог связать с евангельскими высказываниями об Иисусе как агрессивном критике иерархов и богословов. Поэтому в «Антихристе», безо всякой опоры на источники, он объяснил образ воинствующего Иисуса как создание воинствующей первохристианской общины, которая нуждалась в агрессивной модели. Однако сами источники ясно показывают, насколько у Иисуса связаны друг с другом самопожертвование и уверенность в себе, смирение и твердость, мягкость и агрессивность. И это не был просто метод «железной руки в бархатной перчатке». Даже тон Иисуса часто был чрезвычайно суров. В его устах едва ли можно услышать медово–сладкие речи, горькие же – очень часто. Там, где Иисус провозглашал вопреки сопротивлению властьимущих – личностей, институтов, традиций, иерархов – волю Божью, он делал это в воинствующей безусловности. Он так говорил ради людей, на которых нельзя возлагать без необходимости тяжелое бремя. Именно поэтому происходит релятивизация священнейших институтов, традиций и их представителей: ради Бога, который желает всеобъемлющего блага человека и его спасения.

Насколько весть Иисуса имеет мало общего с декадентской слабостью, которую так ненавидел Ницше, становится ясно, если мы введем очень подозрительное для Ницше слово, которое мы до сих пор сознательно – и вполне в соответствии с историческим Иисусом – использовали очень сдержанно, поскольку им так много злоупотребляли христиане и нехристиане, делали дешевой разменной монетой благочестивые и неблагочестивые: слово «любовь».

2. Действие

Слова «любовь» и «любить» в смысле любви к ближнему, как и слово «ближний», встречаются у Иисуса синоптических Евангелий – если не считать взятых из Ветхого Завета формулировок основной заповеди – очень редко. Все же любовь к ближнему повсюду присутствует в благовестии Иисуса. Очевидно, что когда речь идет о любви, действия важнее, чем простые слова. Не слова, но дела выражают – что есть любовь. Критерий – это практика. Итак, что же такое любовь, согласно Иисусу?

Бог и человек одновременно