Одной из характерных черт этой духовности была идея отделения «избранных» от «прочих», перешедшая в сирийскую монашескую традицию, к которой принадлежал Исаак. Согласно последнему, монашество занимает особую позицию по отношению к миру как некое сообщество сынов и избранников Божиих: Тем и отличаются сыны Божии от прочих, что живут они в скорбях, а мир веселится в наслаждении и покое.

Но не благоволил Бог, чтобы возлюбленные его покоились, пока они в теле, но более захотел, чтобы они... пребывали в скорби, тяготе, трудах, скудости, наготе, одиночестве, нужде, болезни, унижении, оскорблениях, сердечном сокрушении, утружденном теле, отречении от сродников, печальных мыслях; чтобы они имели вид иной, чем у всей твари, жилище не похожее на обыкновенное человеческое — жилище иноческое, которое безмолвно, незаметно для человеческого взгляда и лишено чего-либо увеселяющего в этой жизни.

Иноки плачут, а мир смеется; они воздыхают, а мир веселится; они постятся, а мир роскошествует. Трудятся они днем, и ночью предаются подвигам в тесноте и трудах [78] . У монашества особая роль и внутри Церкви, особая миссия по отношению к прочим христианам. Каждый монах, — считает Исаак, — должен быть во всем безупречен, тем самым подавая пример мирянам: Иноку (ihidaya)

во всем своем облике и во всех делах своих следует быть назидательным образцом для всякого, кто его видит, чтобы, по причине многих его добродетелей, сияющих, подобно лучам, и враги истины, глядя на него, даже и невольно, признавали, что у христиан есть твердая и непоколебимая надежда на спасение... Ибо монашеская жизнь — похвала Церкви Христовой [79] .

Монашеская жизнь, по Исааку, является невидимым мученичеством ради получения венца святости [80] . Она есть «взятие креста», и потому несовместима с исканием покоя: «Путь Божий есть ежедневный крест. Никто не восходил на небо, живя прохладно» [81] . Взятие креста означает соучастие в деле Христовом: «Ты, подвижник и подражатель страданиям Христовым, подвизайся сам в себе, чтобы сподобиться тебе вкусить славу Христа.

Ибо, если со Христом страдаем, то с Ним и прославимся [82] . Ум не прославится с Иисусом, если тело не страдает с Ним» [83] . Вся земная жизнь воспринимается монахом как самораспятие: Пока есть у тебя руки, простри их к небу в молитве, прежде чем руки твои упадут из-за ослабления суставов и, даже если захочешь поднять их, не сможешь. Пока есть у тебя персты, распни себя в молитве, прежде чем придет смерть и разрушит силу их сухожилий.

Пока есть у тебя глаза, наполняй их слезами, прежде того часа, когда прах покроет твои черные одежды... [84] Путь восхождения к Богу бывает различным для каждого монаха, однако отправная точка для всех одна: это аскетическое трудничество, включающее в себя молитву и воздержание [85] . Исаак придает большое значение телесному воздержанию как одному из средств самодисциплины.

Святой путь Божий и основание всех добродетелей, — говорит он, — есть пост, бдение, бодрствование в службе Божией, в распятии тела днем и ночью в противовес сладости сна. Пост — ограждение всякой добродетели, начало подвига, венец воздержных, красота девства и святости, светлость целомудрия, начало христианского пути, родитель молитвы, источник целомудрия и разума, учитель безмолвия, предшественник всех добрых дел.

Как здоровым глазам свойственно стремление к свету, так и посту, соблюдаемому с рассудительностью, свойственно стремление к молитве... С этого начал и Спаситель, когда явился миру при Иордане. Ибо по крещении Дух извел Его в пустыню, и там Он постился сорок дней и сорок ночей [86] . Подобным образом и все, выходящие вслед за Спасителем, на этом основании утверждают начало своего подвига...

[87] Пост и телесное делание должны сопровождать духовную жизнь. От телесного делания, согласно Исааку, рождается душевное делание, которое, в свою очередь, порождает духовные дары: «Телесное делание предшествует душевному... Кто не приобрел телесного делания, тот не может иметь и душевного, потому что последнее рождается от первого, как колос от пшеничного зерна.

А кто не имеет душевного делания, тот лишен и духовных дарований» [88] . Умерщвление тела способствует обновлению души: «Насколько тело иссушается и ослабевает... настолько же душа день ото дня обновляется и процветает...» [89] Однако в телесных трудах нет никакой пользы, если они не сопровождаются внутренним «мысленным служением» и если человек ограничивается только ими.

Монах, который полагается на внешние подвиги в деле спасения, подобен фарисеям, осужденным Господом: Телесное служение (pulhana d-pagra), сопровождающееся праздностью мышления, бывает тщетно и бесполезно... Постоянное ограничение надежды, которое свойственно только внешнему служению, принадлежит незрелому и фарисейскому [90] образу мысли тех, кто гордится своими постами, своими десятинами и продолжительностью молитв своих, по слову Господа нашего [91] , тогда как внутри нет у них помысла знания или правильной мысли о Боге...

[92] Согласно классической схеме, встречающейся у ранних авторов, таких, как Евагрий и Иоанн Апамейский, монашеская жизнь делится на три степени духовного преуспеяния: «деятельность», «естественное любомудрие» и «богословие» (или «созерцание») [93] . Следуя той же схеме, Исаак пишет: Есть три степени, через которые человек проходит: степень новоначальных, средних и совершенных.

На первой степени весь образ мыслей человека и размышление бывают в страстях, хотя ум и направлен на доброе. Вторая степень есть нечто среднее между страстностью и духовным состоянием: помыслы как справа, так и слева равным образом возбуждаются на этой степени, и как свет, так и тьма не перестают появляться. Что же касается третьей степени, она характеризуется откровением божественных тайн, когда Бог отверзает монаху дверь в награду за его подвижнические труды [94] .