Когда батюшка по-доброму говорит так, как правило, омраченное лицо начинает плакать. Плакать, потому что чувствует правоту этих слов. Но зачастую, подобно страусу, прячет голову в песок, не желая-таки расстаться с этим мнимым настоящим, обманывая себя самое. И все-таки помрачение – это такое состояние, из которого выводит не слово, но жизнь.

Слово вы обязаны произнести, и оно будет как жезл, протянутый человеку, утопающему в трясине. Не давайте руку, чтобы и самому не оказаться в болоте. Дайте жезл – слово увещевания, уведомления, предупреждения, ужаса о случившемся; может, это будет спасительная капля отрезвляющей микстуры. Но подчас должно пройти время. И оно, конечно, все расставит на свои места.

Есть Высший суд, он недоступен звону злата.[30] Этот суд познают в своей жизни «наперсники разврата». По русской пословице: Бог шельму метит. Иное состояние тихого помешательства с явным душком растления наблюдается у достаточно большой части нашей молодежи – в светской, студенческой, школьной аудитории. Многим приходилось убеждаться, что нынешние старшеклассницы, чем ближе выпускной бал, тем больше напоминают падших женщин; иные из них таковыми и являются.

И здесь, конечно, когда речь идет о растлении ума, о ложных жизненных установках, не ругаться надо, но живой нравственный идеал представить вниманию слушателя, о чем мы говорили, когда беседовали о проблемах молодежи. Что касается гневливца – человека, чуть что не по нему, рвущего все на части, мятущегося и мечущего в вас искры, как средневековый дракон, то об этом прекрасно говорит блаженный Феофилакт Болгарский, советовавший  заливать огонь раздражения водой собственной кротости.

Кротость, действительно, в этом отношении является неким спасительным покровом, препятствующим проникнуть в вас даже одной искре этой демонической страсти, которую в ее апогее Святые Отцы называют печатью антихриста. Да-да, страсть гнева – это духовная печать антихриста. Так вот, победителем в этом словесном поединке мы назовем того, кто, почувствовав, к чему идет дело – поножовщине, рукоприкладству, метанию предметов или словесным нецензурным оскорблениям, или еще чему-то подобному, тотчас прячется в ракушку смирения и кротости.

Смирение есть признание себя рабом неключимым[31] , самым недостойным, ничтожным существом, достойным всякого наказания и муки. А если противник, несмотря на ваше смирение, все равно нападет – надо защищаться. Но, продумывая средства и методы защиты, избегайте живодерства. А самое верное средство какое? – Конечно, молитва. Очень много значит в словесном общении с человеком, раздираемым гневом, – интонация .

Но только не заученная и вымученная, а которая рождается в недрах сердца, жалеющего этого человека. Коль вы понимаете, что перед вами человек, находящийся в состоянии аффекта, то есть совершенно больной, подвластный, подчинившийся полностью болезни, вы будете с ним беседовать так, как будто бы каждым словом помазываете обнаженную рану. Такое возможно, только если вы стоите в полноте духовного вооружения и имеете мягкость сердца и слова.

Мне приходилось в самых разных случаях общаться с гневливцами. Скажем, приходит мама со своим отцом, дедушкой и юношей-сыном. Юноша явно болен агрессией. Это познается по тому, что мама пришла зимой в черных очках, у нее разбито лицо, фонари под глазами; у дедушки тоже, хотя таких явных следов не видно. Понятно: этот здоровенный амбал с квадратным подбородком побил маму с дедушкой.

А те и говорят: «Батюшка, мы вам привели мальчика нашего. Видите, маму побил, на деда руку поднял. Сделайте, батюшка, что-нибудь». А его даже санитары боятся. И как быть? Очень много, конечно, значит внутренняя молитва, так как вы имеете дело более с бесом, чем с этим несчастным юношей. Его лукавый «обхождаше» – вокруг ходит. Вы молитесь – это первое средство самозащиты, потому что Бог, если внутренне вы взываете к Нему, не попускает одержимым людям распускаться.

А потом вы с ним начинаете разговаривать. Но мысли шальные мелькают, конечно: «Сейчас он как тебе даст по скуле!..» Но не будем слушать помыслы. «Как же вы, дорогой, маму-то?.. А давайте вспомним, кто у кого в животе сидел: вы у мамы или она у вас?» – «Ну, я». – «Ну вот, мама вас носила под сердцем, питала грудью, и вы так ударили ее по лицу. Это ведь грех, наверное?» – «Грех, грех».

– «Ну, давайте каяться… Прости, Господи, и помилуй». – «Каюсь». И здесь, конечно, главное – это одушевленность интонации и понимание, насколько глубинны эти процессы в человеке, внутреннее жаление его, беседа с искренностью и простотой, именно по-детски. Вспыхни малейшая искра негодования, раздражения – он тотчас сам перейдет в нападение. А вот так – обезоружить его мягким журением, доброй укоризной, предложив раскрыть совесть Богу; не в области моралистики действуя, можно достичь скорее успеха.

Чаще всего приходится встречать людей, находящихся в состоянии глубокого душевного упадка. Не просто печали безысходной и перманентной, а некоего уныния и безнадежности, именуемой отчаянием. Иногда это случается на фоне депрессии или какой-то другой болезни. Но сейчас кто из нас застрахован от минут разочарования, печали? Никто. Следует признать, что иногда отчаявшиеся люди переходят в состояние буйства.

Агрессия у них по-разному может выражаться. Видимо, такое напряжение в душе накапливается, такая невыносимая тяжесть, что это может выражаться в истерике. «Батюшка, я глубоко страдаю. У меня все болит! Бог меня вылечит или нет?! Скажите, вылечит меня Господь или нет?! Почему Он меня не исцелил до сих пор?!», – спрашивает человек с неподдельным трагизмом, а сама постановка вопроса такова, что вы понимаете: срыв налицо. «Бог меня исцелит? Ответьте мне сейчас?!

» А для того, чтобы батюшка никуда не делся, его надо за руку схватить покрепче. Я думаю, что даже когда Иосифа Прекрасного схватила жена Потифара, это была не такая крепкая хватка. «Вот сейчас скажите мне, исцелит ли меня Господь?!» И что вы будете говорить? Какими риторическими фигурами пользоваться? Есть, конечно, такие замечательные фразы, которые являются панацеей: «Успокойтесь, все будет хорошо. Все наладится.