» Иностранцы не понимают, что такое «хрший чек!» И, безусловно, такое недопустимо никак в публичной речи, и тем паче при Богослужении. Иногда слышишь, как читают люди: «Слава Те-е Боже, слава Те Боже, слава Те Боже...» Ужас! За это «Те» на дыбу можно подвесить... на полторы минутки. Проглатывание окончаний слов – это очень вредная вещь. Проистекает она от неблагоговения и от небрежности.

Бывает еще, что у вас мысль опережает слово, и поэтому вы так торопитесь, что все сбивается в   нечленораздельный мусс, и это, представьте себе, дух XX – XXI столетий. Это, конечно, проистекает и от неопытности. Не все педагоги, и не все учителя. Но мы часто неубедительны, нас не слушают серьезно, отмахи отмахиваются именно потому, что в нашем слове нет того веса, который обязательно привходит в слово ясное и членораздельное и, конечно, дышащее убеждением. Что же делать?

Как избавиться от погрешностей в артикуляции? Ничем иным тут горю не поможешь, если не выработать внутренней установки на внимание к звукам и словам, нами произносимым. Т.е. говорить нужно так, чтобы вас слушатель не переспрашивал, чтобы каждое из ваших слов ложилось ему на сердце, занимало свое место. Помните, как иглы и как вбитые гвозди (Еккл. 12, 11) должны быть слова проповедующего.

Повторяю, здесь имеет место определенный речевой вкус, потому что наша речь является своеобразной музыкой. Не случайно ведь литературоведы занимаются исследованием музыкальности пушкинского слога. Подсчитывают количество сонорных звуков или звуков «р» в том или ином стихотворении. Бурря мглою небо крроет. Наша речь действительно, подобно музыке, может приносить эстетическое наслаждение, т.е.

совершенно бескорыстную радость слушателю . Но в каком только случае? Если она будет полноцветной, полнокровной, живой, одухотворенной тем усилием любви, о котором мы говорили; и, стало быть, будет напоминать собою мир в его бесконечном разнообразии цветов, сочетаний, запахов, форм, очертаний и всего прочего. Не случайно поэтому говорят о художестве слова. Слово живописует.

И, как у художника немаловажными являются, помимо композиции, формы, очертания, штриха, еще тона и полутона, оттенки бесконечно богатой палитры, так и в нашем случае звуки, вступая во взаимодействие между собою в слове, и сами слова образуют такое полотно. Если об этом размышлять, то много интересного открывается. Между прочим, по тому, как человек соединяет слова, глотает слоги и вообще по его артикуляции очень много можно сказать о его воспитании.

Более всего можно сказать о стиле жизни: как вы живете, чем дышите. Слово чрезвычайно многозначно, и все недостатки слова свидетельствуют о человеке. Можно сказать, каковы ваши интересы, какой вы культуры человек: современной культуры, светской культуры, молодежной культуры. В какой степени в вас православие пустило корни, насколько вы сопряжены с православной культурой, насколько вы стали или не стали обладателями ее духовных сокровищ.

Все это обнаруживает манера речи и, прежде всего, артикуляция. ЛЕКЦИЯ 11. ОБ ОШИБКАХ РЕЧИ И О ЧИСТОТЕ, ВЫСОТЕ И ПРОСТОТЕ СЛОВА Нынешнюю лекцию мы посвятим чистоте, высоте и простоте слова. Если бы нужно было придумать эмблему, создать зри­тельный образ нашего сегодняшнего размышления, то я бы вспомнил слова А. С. Пушкина: «А орешки не простые, все скорлупки золотые, ядра – чистый изум­руд...».

Слово – это «чистый изумруд», но его нужно еще извлечь из скорлупы. У русского поэта и скорлупа была золотая, а наше слово очень часто закрыто неко­ей темной скорлупой, шелухой, которая препятствует слушателю слово и при­нять, и оценить, и усвоить. Вот об этой шелухе-скорлупе мы сегодня будем гово­рить, дабы слово предстало перед нами ярким и простым, высоким и чистым.

Нас интересует именно устное слово, потому что к письменному слову предъявляют­ся иные требования. Итак, что же препятствует восприятию нашего слова аудиторией? Что ме­шает понять и, соответственно, принять его? Пунктом первым я бы назвал общую свойственную нам и особенно моло­дому поколению немощь, которая именуется расслабленностью. Расслабленность души, расслабленность тела, снижение тонуса, недостаток того творческого подъема, без которого сомнительно всякое служение, тем паче служение слову.

Дело в том, что в личном, дружеском общении мы, как правило, бываем расслаб­лены, раскованы. Говоря друг с другом, мы употребляем минимум усилий и произносим слова небрежно, нечетко, как бы усекаем их. Нашей молодежи свойственно «великий, могучий» русский язык упрощать и свою речь безжалостно комкать, делая ее какой-то сплошной аббревиатурой. Устная речь отличается от письменной тем, что в ней, на первый взгляд, без вреда проглатываются слоги, звуки, да и по законам орфоэпии в конце слова происходит естественное оглуше­ние согласных и редукция, то есть сокращение гласных звуков.

Носители русского языка понимают друг друга, затрачивая на это минимум усилий. Речь запанибратская, небрежная, вольготная, вальяжная совершенно неприемлема для служителя слова. Дело здесь вовсе не в отсутствии микрофона и не в каких-то по­сторонних шумах. Когда мы говорим о духовном слове – о слове, проникающем, по апостолу Павлу, до разделения души и духа, составов и мозгов (Евр., 4, 12)

, о слове, которое, как семя, призвано лечь на свежевспаханную почву нашего сердца, – то должны помнить, что к нему предъявляются совершенно особенные требования. Это слово, в сравнении с дружеским общением t ê te -à- t ê te , требует допол­нительных усилий. Хорошо об этом знать, чтобы с первых опытов публичных выступлений в аудитории, хотя бы она состояла из десятка человек, готовиться к произнесению слова.

Я веду сейчас речь не о теоретической подготовке, а о неко­торой волевой собранности. Недавно мне пришлось поделиться с молодыми пе­дагогами такой мыслью: провести занятие у современных школьников – это большой труд, и к нему нельзя подходить спустя рукава. Нынешняя молодежь, даже православные пяти- или шестиклассники, уже далеко не так боязливы, но гораз­до в большей степени расслаблены по сравнению с нами, когда мы находились в том же возрасте.