Но если их много, то ковер становиться кричащим, вызывающим, в нем появляется что-то вульгарное, как в женщине в красном брючном костюме. Допускаем иносказания, но не в большом числе, и притом взятые не с позорных предметов. Действительно, очень осторожно надо обращаться с иносказаниями, чтобы за слишком яркими, запоминающимися образами не потерялось главное; чтобы образы, взятые с позорных предметов, не увлекли наше воображение, не запечатали наше сознание грязью и вожделениями мира сего.

А противоположения, соответственность речений и равномерность членов речи предоставляем софистам. Т.е. в письме совершенно ни к чему специально добиваться особого построения фраз, подчеркнутой изысканности в выражениях, употреблять сложные фигуры речи. Это может быть хорошо для публичных выступлений, для устной речи, и проповедник, во всяком случае, не согрешает, если будет их сознательно использовать. В письме же такое будет лишнее, т.к. это камерный жанр.

А мы всю эту фигурность, все это сложное выстраивание речи специальным образом оставим софистам. Но дальше, смотрите, какое ценное для нас замечание: Если же где и употребим (такие специальные риторические фигуры, по-нашему говоря, технические приемы), то будем сие делать, как бы играя, но не выисканно. Как бы играя, легко, «не выискано», не искусственно.

Мы не будем в письме специально подсчитывать, сколько глаголов мы употребили, сколько прилагательных, сколько наречий, и в   каком порядке они выстроены. Мы должны все это знать, должны уметь пользоваться лексическими средствами, но знание сие должно быть внутри нас. А содержание письма должно выливаться, как бы играя, из самого сердца. Так же, как хороший художник, зная, как должно строить перспективу, зная, какое соотношение должно быть между деталями, тем не менее, не занимается в процессе творчества всеми этими измерениями, но пишет картину по вдохновению, как сердце подскажет.

А потом, если измерить, то все окажется правильно соразмерено. Как в рублевской Троице, если начать измерять, то увидишь, что там все математически точно до миллиметрика вымерено. Но очевидно, что если бы преподобный Андрей занимался отмериванием деталей с помощью циркуля и линейки, то он бы не смог создать столь целостный и совершенный образ.

Он создал его, потому что все каноны знал очень хорошо, они были сердцем его усвоены, а сердце молилось, и поэтому Господь Сам водил его рукой, располагая все детали мерой и числом и одновременно не давая ни на минуту забыть о всем полотне в целом. А концом слова будет, что слышал я от одного краснослова об орле. Видите, самим письмом своим святитель Григорий тоже показывает, как надобно писать письма.

Все письмо было полно наставлений, общих рекомендаций, т.е. давался ответ на вопросы по существу дела. А в конце письма он приводит что-то вроде притчи, которая украшает и его письмо. Когда птицы спорили о царской власти и другие явились в разных убранствах, тогда в орле всего прекраснее было то, что он и не думал быть красивым. То же самое должно всего более наблюдать в   письмах, т.е.

чтобы письмо не имело излишних украшений и всего более подходило к естественности. Видите, как интересно. Об услаждении, об особой заботе о приятности речи два раза сказал, а затем как бы снял эту мысль, ибо если ты специально будешь думать об этой красивости, то ничего у тебя не выйдет. Делай это, как бы играя, делай это легко, делай это свободно и оставляй свободу тому, кто будет читать твое письмо.

Самое главное, чтобы всё в   твоем послании было естественно. Вот что о письмах посылаю тебе в письме! Может быть, взялся я не за свое дело, потому что занимаюсь важнейшим. Прочее дополнишь сам собственным своим трудолюбием, как человек понятливый, а также научат сему люди опытные в этом деле. Т.е. и всего сказанного недостаточно для написания писем, если мы сами не будем трудиться, если мы сами не будем искать опытности в этом деле.

Все равно самое главное получаем мы из собственного опыта. 3. Письмо и проповедь: схематическое обобщение Теперь, памятуя об условности всяких схем и   таблиц, попробуем все то, что было сказано выше, свести в   одну табличку, которая нам поможет еще раз повторить самое существенное, прояснит связи между затронутыми темами и облегчит запоминание пройденного материала.

Поскольку в данный момент мы не письмо пишем, то можно позволить себе уподобиться софистам и обратить внимание на те соответствия и ту симметрию, какие естественным образом присутствовали во всем сказанном. Душа человека, согласно святоотеческой традиции, проявляется в трех видах действий: мыслях, желаниях и чувствах. Источником каждого из этих действий являются, соответственно, ум, воля и сердце.

Это мы зафиксируем с вами в   первом столбце нашей таблички. Об этом устроении человеческой души хорошо знали античные риторы, и поэтому, готовясь к своим выступлениям, они ставили перед собой триединую задачу: « docere , movere , delectare ». Запишем во второй столбец. Чтобы не запутаться, дадим здесь и наборы значений этих латинских глаголов. Дальше.

Господь наш Иисус Христос как Бог не имел нужды в каком-либо предварительном выделении задач своей проповеди, но мы можем видеть, как Его ведение о трисоставности человеческой души воплощалось в Его действиях и словах. И поэтому, внимательно вчитываясь в   свидетельства евангелистов, мы можем отметить для себя, что Он учил Царствию Небесному, что целью Его проповеди было спасение душ тех, кто Его слушал, и наших тоже.

Мы помним, что Он учил как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи, потому что действительно имел эту власть от Отца и Сам был безгрешен. Мы запомнили, наконец, из предыдущей лекции, что народ слушал Его с услаждением. И из всего этого можем заключить, что и в Его проповеди естественным образом реализовывалась триединая задача древних в ее облагороженном и возвышенном виде, являя нам полноту совершенства настолько, насколько мы способны ее воспринять нашим падшим человеческим разумением.