Тот, кто внимательно за собой наблюдает, делает необходимый вывод, что общение с людьми помрачает немощную в духовном отношении душу, каковыми все мы являемся. Общение с людьми заставляет нас осознать справедливость закона Блеза Паскаля, гласящего о том, что в сообщающихся сосудах уровень жидкости одинаков. Отец Иоанн Кронштадтский в своем знаменитом дневнике утверждает о таинственной связи, которою соединены между собою души, существа бестелесные.

Все мы, человецы, почтены одной и той же природой, которая в Адаме едина, а в нас представляется раздробленной. Но все мы, вместе с тем, не разобщены настолько, чтобы наш внутренний мир не терпел никаких колебаний, изменений, движений при сообщении друг с другом. Отец Иоанн Кронштадтский, между прочим, говорил, что ему приходилось затрачивать особенные усилия, когда во время богослужений собиралось огромное число людей светских различных сословий, и отец Иоанн чувствовал ту стену, которую должно было ему пробить даром своей сердечной молитвы.

Пробить, дабы окружавшие его тысячи людей отрешились под воздействием благодати от присущей им мертвенности сердец, окамененного нечувствия и ощутили прилив молитвенных чувств, ощутили бы движение сердца горé, испытали бы то, чего каждый из них вдали от такого молитвенника, каким был отец Иоанн Кронштадтский, никогда не ощущал. И вот отец Иоанн уподобляет себя труднику в каменоломне, который своей тайной пастырской молитвой, молитвой народного вождя словно бьет в эту стену и разрушает ее, наконец, добиваясь победы (

а он привык побеждать в духовной брани, умудрившись в ней за многие десятки лет) и объединяя собравшихся с ним в единое молитвенное дыхание. Но вернемся к нашей мысли о том, что, общаясь с людьми, мы неприметно для себя входим в резонанс с их душевной конституцией, устроением и всякий раз ощущаем свое сердце измененным по сравнению с моментом, предшествующим началу общения.

И чем внимательней мы за собой наблюдаем, тем явственней это чувствуем. Как бы у души есть такие невидимые руки, которыми она осязает сердца окружающих и выносит из этого определенный опыт. Мы как бы по наитию инстинктивно различаем людей с тяжелой волей, с нелегким сердечным устроением; различаем тех, кто каким-то образом угнетает нас внутренне.

При иных людях нам тяжело бывает не то что молиться, а даже сохранить независимый строй мысли. Реже встречаются те, кто напротив, согревает, умиряет нас. Ну а те, кто совершенно чужд церковной жизни и готов признать в ком-то из окружающих вампиров, чувствуют себя как выжатый лимон, едва лишь полчаса пообщаются с соседкой или соседом. То есть, не будучи людьми самостоятельными в духовной жизни, не имея пуповины, связующей душу с Богом, они еще в большей зависимости находятся от мира, от мирского духа, владеющего сынами человеческими.

И вот уединение и молчание для того-то и нужны, чтобы пришла к нам мало-помалу тишина чувств. Хорошо об этом сказано в ремарке к молитвам перед чтением Псалтири: постой мало, дондеже утишатся все чувства, а затем, оставив привычку куда-то спешить, без лености, со умилением и сокрушением, а не борзясь, начни внимать глаголемому не только умом, но и сердцем.

Тишина чувств – это, несомненно, дар духовный. Мы, священники, приглядываясь к различным устроениям и настроениям человеческих сердец, иногда проникаемся внутренним сочувствием и жалостью к людям, которым вовсе неведомо это состояние успокоенности, уравновешенности, тишины, а значит, и ясности. Есть такие люди, которые под действием лукавого духа привыкли заводить сами себя, они никогда не бывают спокойны, всегда находятся в состоянии аффекта, то есть какой-то эмоции, страсти.

И особенно бывает жалко смотреть на пожилых людей, которые никогда не отдыхают душой. Это неизбежный жребий, удел безмолитвенной души, не изучившей законов невидимой брани и поэтому являющейся легкой добычей для лукавого духа. Святой Макарий Великий в своих беседах уподоблял сей мир некоему ситу, на котором человеческие души, подобно горошинам или зернам, находятся в непрестанном трясении, безостановочном движении.

Притом, что, просеянные через это сито, они прямо падают в преисподнюю. Симоне, Симоне, се, сатана просил, чтобы сеять вас, как пшеницу (то есть, сатана хотел вовсе разметать учеников, развеять, как прах). Но Я молился о тебе… и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих (Лк. 22, 31-32). И вот, смеем утверждать, что люди неверующие, имеющие в себе дух противления Богу, по необходимости пребывают в состоянии трясения, движения, являются игралищем страстей.

Иногда эти страсти замирают, как, например, замирает бульдог, который, схватив свою жертву за руку или за ногу, висит на ней и уже не двигает челюстями. Это есть состояние такого обманчивого покоя. А иногда страсти, напротив, ощеривают свой зев, и многие пожилые люди именно так зарабатывают себе инсульты, инфаркты, ишемическую болезнь, мерцательную аритмию, тромбы.

Непременно по этой причине наше чрево испещрено бывает язвами; хотя, конечно, и питание у студентов такое спорадическое и по методу контрапункта: что-то где-то ухватил, и то ладно, а между тем организм нуждается в жидкой и горячей пище, да еще два раза на дню. Вот вам действие аффекта – страшно смотреть на пожилых людей, которые, если только благодать Божия неведомыми путями не посетит их, находятся в состоянии трясения, волнения, какого-то коловращения.

Бывает, так и сходят в могилу, не улучив и минуты сердечной тишины. В этом проглядывает, несомненно, когтистая лапа лукавого духа, который сам находится в беспокойстве и в смятении, и людей заражает присущими ему пороками. Итак, тишина чувства есть необходимая предпосылка произнесения, а прежде – рождения в нас слова, которое от Бога. Доказывают это многие изречения Писания.

Самое краткое из них находим в Псалтири: В мире место Ему. В мире место Господу. Когда ходуном ходит сердце, волнуется кровь, чувства теснят одно другое, сердце сжимается от обиды и горечи или готово расплакаться от жалости к себе, если в душе, не дай Бог, гнездится недоброжелательство, неприязнь, то о каком рождении слова Божьего можно говорить?