Лишившись источника подлинно духовной жизни, Запад создал утонченно-душевную культуру, характеризующуюся склонностью к аффектам, экзальтации и даже некоторой истерии. Отсюда вполне закономерно, что средневековое католичество было пронизано унаследованным от язычества ужасающим ощущением близости демонических сил. В борьбе с демонами, напоминания о которых встречались на каждом шагу (достаточно вспомнить лепнину готических храмов или книжную миниатюру), каждый член Церкви воюющей был обязан явить себя рыцарем. По мнению ряда исследователей, именно страх средневекового человечества перед «жестоким» Богом и «вездесущими» демонами стали причиной того, что «весь готический пыл обратился на Царицу небесную Марию, Деву и Мать». Согласно свидетельству апостола Иоанна Богослова, «совершенная любовь изгоняет страх» (1Ин.4,18), а если в душе гнездится страх – в ней нет места совершенной любви, но зато есть место низменной. Как утверждают современные психологи, «вследствие неосознаваемого влияния тревожности возрастание сексуальных потребностей». Можно встретить и более смелое утверждение: «половое возбуждение есть одна из форм истерии». Может быть не в столь резкой форме это было понятно и средневековому человеку, и, «в силу того, что небесная любовь обрела свое сосредоточие в одном образе , любовь земная сделалась родственной дьяволу. Женщина – это грех, так виделась она великим аскетам, и так же воспринималась она в античности, в Китае и Индии». О несовершенстве женской природы учил и Аристотель, чья философия была взята за основу западной схоластикой. По причине этого несовершенства, женщина считалась более подверженной влиянию нечистой силы и предрасположенной к колдовству. Фомой Аквинским было разработано учение об «инкубах» и «суккубах». Некоторые схоласты даже учили о том, что дьявол входит в силу лишь через женщину. Показательно, что на ведовских процессах, устраиваемых инквизицией, из всех обвиняемых в колдовстве две трети составляли женщины.

Недобрая репутация женщин отчасти усиливалась статусом женщины в некоторых средневековых сектах. Например, у катаров женщина объявлялась существом сатанинским, и поэтому сектантами отвергался институт брака. Но, в то же самое время, у катаров и вальденсов женщина имела право быть священником. Средневековая история знает примеры, когда роль женщины в сектах была весьма высока. Так гулельмиты учили о том, что только женщина может спасти человечество и т.о. открыть новую эру в его истории. Свою основательницу Гулельму (+1281г.) сектанты считали воплощением Святого Духа. Инкорнацией Святого Духа считали женщин и псевдо-амальрикане. Таким образом, и в древней, и в средневековой культуре мы встречаемся с идеей тесной связи женщины с духовным миром, причем явления этого мира могут иметь, и Божественную, и демоническую природу. Средневековая «идея связи женщины с потусторонним миром обусловлена представлением об “инаковости” женщины, взглядами на нее как на “другого”. Женщина потому “ведьма”, что она “святая”. Эта амбивалентность женской природы является неким инвариантом, который присущ андроцентричной культуре как таковой».

Хотя куртуазное мировоззрение было фактически искоренено первой инквизицией, оно оказало огромное влияние на формирование западного сознания, особенно – религиозного. Здесь в первую очередь следует иметь в виду католическую мистику, которая в своей методологии уклонилась от царского пути трезвенной православной аскезы и опустилась до уровня языческой психотехники. Подобно опыту «естественных» религий, «мистический опыт католичества – антропологичен, в нем напрягается и вибрирует человеческая стихия, человек тянется к объекту своей любви – Богу и доходит до экстаза пьянящего, страстного». Эта «страстность» находит разнообразное выражение в медитативной практике западных «святых». Наиболее откровенно она выражена в «мистике любви» (Катарина Сиенская, Тереза Авильская, «блаженная» Анжела и пр.), «которая часто сопровождается сексуальными аффектами» и – в более завуалированной форме – в «мистике страданий» (Франциск Ассизский) или «мистике Сладчайшего Сердца Иисуса» (Маргарита-Мари Алакок), с их «мистическим анатомизмом» и «эротическим самомучительством».

В контексте православного религиозного опыта католическая мистика не может восприниматься иначе, как прелесть. Вот, что пишет о причинах и проявлениях прелести замечательный православный подвижник и иссихаст Григорий Синаит (+ок.1345г.): «Прелесть, говорят, в двух видах является, или, лучше сказать находит – в виде мечтаний и воздействий, хотя в одной гордости имеет начало свое и причину Первый образ прелести – от мечтаний. Второй образ начало свое имеет в сладострастии, рождающемся от естественного похотения. В этом состоянии прельщенный берется пророчествовать, дает ложные предсказания бес непотребства омрачив ум их сладострастным огнем, сводит их с ума, мечтательно представляя им некоторых святых, давая слышать их слова и видеть лица». Сначала католические иерархи и богословы-схоластики осознавали «прелестность» подобного религиозного опыта, но со временем, некогда трезвый, но потерявший духовные ориентиры, западный ум стал видеть в католической мистике проявление святости.

По мере профанации религиозной жизни, в ней усилился элемент игры. Это утверждение хорошо иллюстрируется развитием средневековых мистерий, которые из литургического действа, совершаемого священнослужителями в храме, превратились в религиозную драму, исполняемую актерами на городской площади. Отсюда можно заключить, что необходимость в игре появляется тогда, когда предмет религиозного (эстетического и т.д.) созерцания отрывается от реальности и абстрагируется. Ибо, «когда предмет знания абстрактен, а процесс его познания очень жизнен и напряжен, то в силу неудовлетворенности самого предмета образуется бесплодное воспаление и разгорячение этого процесса Это кровяное разжжение вообще характерно для всякого мистического сектанства». В отличие от католической мистики, православная «чужда чувственности и отличается трезвенностью. Ей остается чужд культ адорации св. даров вне причащения так же как и культ сердца Иисусова, сердца Богоматери, пяти ран и под. Вообще в мистике православия не только не поощряется, но и всячески изгоняется воображение, которым человек старается чувственно представить и пережить духовное».

Вполне закономерно, что в контексте «полуязыческого» западного мироощущения Богородица незаметно начинает ассоциироваться с богиней-Матерью и, в некотором смысле замещает Христа. И в этом католицизм упрекают не только светские ученые, но и церковные. Образ Пресвятой Девы (Madonna) также сливается с куртуазным образом Прекрасной Дамы (Donna), причем «слияние образов Прекрасной Дамы и Девы Марии позволяет говорить даже об эротическом отношении к Мадонне». Это смелое утверждение можно подкрепить, сославшись на одну характерную черту католического изобразительного искусства. Лик Девы Марии, в отличие от изображения Христа, не имел четко выработанного иконографического канона, и поэтому, начиная с раннего средневековья, западное искусство воплощало в образе Мадонны свои представления о женской красоте. Уже в XII-м веке лик католической Мадонны сильно отличался от православного образа Богородицы.

Кратко перечислим некоторые вехи формирования культа Мадонны на Западе. XI-XII века – возникли особые молитвословия, посвященные Деве Марии. Их авторы Петр Дамиани (+1072г.) и Бернар Клевросский (+1153г.). Излюбленным сюжетом готического искусства становится коронование Царицы Небесной. В честь непорочного зачатия Девы Марии лионские каноники установили праздник, ставший в XIV-м веке практически повсеместным. XIII-й век – с именем преподобного Доминика (+1221г.) связано появление особой медитативной молитвы Святой Деве по четкам – «Розарий». В конце XIV-го века символическим образом непорочного зачатия становится изображение Богоматери в виде Апокалиптической Жены, обличенной в Солнце. XV-й век – Бернардин Сиенский (+1444), горячий сторонник принятия догмата о непорочном зачатии, составляет ряд служб Деве Марии. К этому же веку относится и составление «Мессы Марии». XVII-й век – с именем Иоанна Еудеса (Иудея -?) (Eudes) связано появление культа Непорочного Сердца Божией Матери.

4. Средневековые мистики

Поворотным пунктом в истории европейской цивилизации явилась эпоха Возрождения (XIV-XVIвв.), сменившая готику. В этот период происходит реанимация античных (языческих) представлений о человеке, не учитывающих данности первородного греха, что в конечном итоге привело к культу человеческого тела и нравственной разнузданности. Антропоцентризм ренессанса порождает гуманизм и утопизм (безбожный эквивалент хилиазма). Бог отступает на второй план, вследствие чего религиозные представления характеризуются бессистемностью и адогматичностью. Смешение различных культур становится благодатной почвой для появления новых антисистем. Гуманисты, принимая эстафету у гностиков, пытались осуществить синтез христианства с античными мистическими учениями и, таким образом, создать универсальную мистическую религию. Все это стало причиной невиданного доселе расцвета оккультизма. Возникают синкретические секты, эзотерические общества, мистические ордена, масонские ложи, причем часть из них образовалась вследствие вырождения рыцарско-монашеских орденов (тамплиер, госпитальеры, розенкрейцеры). «Побочным, но очень характерным продуктом ренессансного увлечения оккультным стало распространение демонических культов. С другой стороны, вместе с кризисом средневекового сознания и средневекового уклада жизни в народных низах рос страх перед дьяволом и его слугами. Пик демономании и “охоты на ведьм” вопреки широко распространенному мнению приходится не на “мрачное” средневековье, а именно на эпоху Возрождения».

Во многом, интерес к темной мистике подогревало появление в Европе каббалы, в которой нашли свое отражение элементы восточной мистики, пифагорейства, неоплатонизма и гностицизма. Это произошло в XIII-м веке, тогда же была написана одна из самых авторитетных каббалистических книг «Зохар». Каббала вводит концепцию шехины («шехина» буквально переводится с еврейского как «присутствие», «обитание»), которая одновременно является, и женским началом в боге Эн-Соф («не-нечто»), и божественным присутствием в мире. Это присутствие представляет собой цепь божественных эманаций-сефиротов. Одним из высших сефиротов является София-Хохма. Следует отметить, что, хотя София-Хохма и занимает более высокое положение в иерархии эманаций, нежели гностическая София, она еще не является Душой Мира. Это значение она приобретет в более поздних софианских построениях, а в каббалистической системе функция Идеи идей отводится Адаму-Кадмон. В каббале нашла свое выражение идея иерогамии («зивуг»): «соитие признается в каббале основной категорией миротворения». Более того, «по учению каббалистов единственный канал, через который благодать Божия изливается на человека, – это брак». Интересно также отметить, что иногда каббалисты называют сефироты «божественными ликами» или «лицами»3. Наконец, каббала считает Бога причиной зла в мире и признает переселение душ.

Очевидное увлечение оккультными науками и особенно каббалой, а так же реакция на схоластический застой в религиозной жизни Запада породили особый род средневековой мистики. Нам следует обратить серьезное внимание на это мистическое течение, т.к. его интуиции оказали особо сильное влияние на формирование «марианской» доктрины. Во-первых, средневековые мистики воскресили учения о Софии, которого древняя Западная Церковь практически не знала. Во-вторых, они впервые в истории христианской мысли возвели Софию в ранг «Идеи идей» мира. Здесь в первую очередь надо сказать об «отце западной софиологии» Якове Бёме (+1621г.), и его последователях. Но самое главное для нас заключается в том, что именно в этой среде оформилось учение о воплощении Софии в лице Девы Марии. Ассоциация Софии с Богородицей уже была намечена католическими святыми Хильдегард из Бингена (+1179г.) и Генрихом Сузо (+1366г.). Последнему София представлялась в образе Прекрасной Дамы, «Возлюбленной», которой он должен был служить как рыцарь. «В его мистике, – замечает отец Георгий Флоровский, – повторяется вся эротика Миннезанга». Здесь же следует упомянуть и Валентина Вейгеля (+1588г.), в трудах которого встречается выражение «София-Мария». Но несомненное первенство в этом вопросе следует вновь присудить Якову Бёме. Трудно переоценить его значение для последующей софиологии и мариологии. Основным источником его построений была каббала. По учению Бёме, София – Сотворец и Мать мира, космическая посредница между Богом и творением. Она является отражением нетварной Божественной Мудрости – Святого Духа, которого Бёме называет «Духом-Матерью». Саму Софию он именует Небесной (или Божией) Девой, которая для рождения в мир Спасителя «взяла душу Девы Марии и облекла ее новым чистым одеянием святых стихий». Взаимоотношения между визионером и Софией строятся по принципу отношений между мужем и женой: «О жених мой, – восклицает София, обращаясь к Бёме, – как мне хорошо в браке с тобой. Со всей страстью своей поцелуй меня в силе мощи твоей, ибо я хочу показать тебе все мои сокровища и обрадовать тебя моею сладкою любовью». Комментарии излишни. К сказанному добавим, что вслед за каббалистами Бёме считает Бога источником зла в мире. Его доктрину развивали многочисленные последователи: Джон Пордейдж (+1683г.), Джейн Лид (+1704г.), Иоанн Георг Гихтель (+1710г.), Готфрид Арнольд (+1714г.) Иоанн Яков Вирц (+1858г.) и пр. Сюда же можно отнести и католическую святую Анну Катарину Эммерих (+1824г.). В 1670г. Пордейдж и Лид организовали «Филадельфийское общество», члены которого исповедывали Софию своей телесной матерью, а себя считали софийными существами, рожденными в мудрости. Своей задачей Филадельфийское общество ставило восстановление совершенного человека, воссоединение Церквей, мир и рай на земле. Вирц считал себя пророком, вестником Царствия Божия на земле, Царствия Святого Духа (Третьего Завета). Он создал «Общество Назареев» и призывал своих последователей присягнуть на верность Небесной Матери (Софии-Марии), которую, вслед за Бёме, считал своей подругой, матерью и супругой одновременно.

Вероятно под влиянием «софианской» мистики возникла и чисто «марианская». Ее родоначальником можно считать католического святого Луи Мари Гриньон де Монфора (+1716г.), который учил о необходимости совершенного посвящения своей жизни Деве Марии. «Пречистая Дева Мария, – писал Монфор, – есть как бы великая литейная форма Господа Бога, созданная Духом Святым. У этой формы есть все божественные черты; всякий, кто брошен в эту форму и кто дает себя обработать, получает в ней все черты Господа нашего Иисуса Христа, истинного Бога. Это происходит мягко, без больших мучений и трудов». Учение Монфора породило великое множество марианских орденов, обществ, братств и пр. Конечно подобные общества существовали и раньше, но лишь после распространения учения Монфора они приобрели особый мистический характер.