С этим я уже согласился прежде. Р. Следовательно, истина не исчезнет никоим образом. А. Продолжай как начал, потому что ничего не может быть истиннее таких выводов. 3. Р. Теперь я желал бы, чтобы ты ответил, душа ли, по твоему мнению, чувствует, или тело? А. По-моему, душа. Р.

А не кажется ли тебе, что ум относится к душе? А. Кажется. Р. К одной ли только душе, или и к чему-нибудь другому? А. Кроме души и Бога я не представляю ничего, в чем мог бы допустить существование ума. Р. Теперь обратим внимание на следующее.

Если бы тебе сказал кто-нибудь, что эта стена — не стена, а дерево, что бы ты подумал? А. Подумал бы, что или его, или мое чувство лжет, или что он этим именем называет стену. Р. Ну, а если бы ему стена представлялась в виде дерева, а тебе — в виде стены?

Разве то и другое не могло бы быть истинным? А. Никоим образом; потому что одна и та же вещь не может быть и стеною, и деревом. Коль скоро каждому из нас отдельно представляется особенное, то несомненно, что один из нас имеет ложное представление. Р. А если то и не стена, и не дерево, и вы оба обманываетесь? А. Может быть и так. Р.

Но ты прежде этого не допускал. А. Сознаюсь. Р. Ну, и если вы узнаете, что оно кажется вам иначе, чем есть? Неужели вы и тогда обманываетесь? А. Нет. Р. Итак, возможно, что и представляющееся будет ложным, и не будет обманываться тот, кому оно представляется? А. Возможно. Р.

Стало быть, следует признать, что не тот обманывается, кто видит ложное, а тот, кто доверяет ложному? А. Следует. Р. А что такое само ложное, и почему оно ложно? А. Ложно то, что существует иначе, чем кажется. Р. Поэтому: если нет тех, кому бы оно могло казаться, то нет и ложного? А. Заключение верное. Р.

Итак, ложность заключена не в вещах, а в чувстве. Но тот не обманывается, кто не доверяет ложному. Отсюда следует, что одно дело мы, и совсем иное — чувство; потому что когда оно обманывается, мы можем и не обманываться. А. Мне нечего возразить. Р. Но когда обманывается душа, решишься ли ты утверждать, что ложного нет? А.

Каким образом решился бы я на это? Р. Но чувства нет без души, как нет и ложности без чувства. Душа или производит ложность, или содействует ложности. А. Предыдущее вынуждает согласиться и с этим. Р. Теперь ответь мне, может ли, по-твоему, случиться так, что ложности когда-нибудь не будет? А.

Как я могу быть с этим согласным, когда дойти до истины так трудно, что сказать, что ложности быть не может гораздо несообразнее, чем сказать, что не может быть истины? Р. Полагаешь ли ты, что может чувствовать тот, кто не живет? А. Этого быть не может. Р.

Отсюда следует, что душа живет вечно. А. Ты слишком быстро заставляешь меня радоваться; помедленней, пожалуйста. Р. Но если мы согласились с вышесказанным, то я не вижу, почему бы следовало сомневаться в этом. А. Я говорю: слишком быстро.

От этого я скорее приду к мысли, что согласился с чем-нибудь необдуманно, чем останусь в убеждении относительно бессмертия души. Развей, по крайней мере, свое заключение, и покажи, как оно выведено. Р. Ты сказал, что ложность не может быть без чувства, а она не быть не может; следовательно, чувство существует всегда.

Но чувства нет без души; следовательно, душа вечна. Она не в состоянии чувствовать, если не будет жить. Итак, душа живет вечно. 4. А. Жалкое доказательство! Ведь ты мог бы вывести заключение, что и человек бессмертен, если бы я согласился с тобой, что этот мир никогда не может быть без человека, а мир этот продолжит свое существование всегда. Р. Ты весьма осмотрителен.

Однако, то наше заключение, что природа вещей не может существовать без души, разве только в природе вещей когда-нибудь может не быть ложного, имеет свое значение. А. Это заключение я признаю правильным. Но полагаю, что следует обстоятельнее рассмотреть, достаточно ли твердо то, в чем мы согласились выше.

По моему мнению, в заключении о бессмертии души мы проделали большой путь. Р. Достаточно ли ты все обдумал, чтобы не сделать легкомысленной уступки? А. Пожалуй, что и достаточно, и не нахожу ничего, за что я стал бы упрекать себя в безрассудстве. Р.