; и: «пришел Ты сюда прежде времени мучить нас» (Мф. 8,29). Тоже произошло и тогда; сопровождавшая волхва сила демонская открывает Валааму непреоборимость и непобедимость народа Божия. А мы, принаровляя историю к исследованному доселе, утверждаем, что намеревающийся проклясть живущих добродетельно не может произнести ни одного огорчительного и противного слова, но проклятие обращает в благословение.

Разумеется же под сим то, что живущих добродетельно не касается укоризна злоречия. Ибо как не стяжателя укорить в любостяжательности? Как об отшельнике и живущем уединенно распускать кому либо слух, что он живет распутно? или о кротком, что он раздражителен? Или о смиренномудренном, что он кичлив? или иное что укоризненное разглашать о людях, которые известны с противной стороны, у которых та и цель, чтобы представить жизнь неуловимую для насмешника.

«Да посрамится», как говорит Апостол, «чтобы противник был посрамлен, не имея ничего сказать о нас худого» (Тит. 2,8). Посему и голос призванного для проклятия произносит: «Как прокляну я? Бог не проклинает его» (Чис. 23,8), то есть, как буду злословить не давшего пищи злословию? У него, поскольку взор обращен к Богу, то и жизнь неуязвима пороком.

Впрочем, изобретатель зла, когда не успел в этом, не вовсе перестает примышлять козни тем, на кого злоумышлял, а напротив того обращает изобретательность на особую военную хитрость, уловляет естество человеческое в порок приманкою удовольствий. И действительно удовольствие, подобно какой-то приманке, ко всякому пороку, как скоро поставлено на вид, жадные души удобно привлекает удою погибели; особливо же естество наше без всякой какой-то осторожности вовлекается во зло сладострастием.

Так было и тогда; тех, которые преодолели оружием, показали, что всякое приражение железа уступает крепостью собственной их силе, стремительно обратили в бегство со противные дружины, — их самих сластолюбие уязвило женскими стрелами. И победившие мужей уступили победу женам. Едва только показались пред ними женщины, вместо оружий противопоставили им свои лица, и они немедленно забыли о силе мужества, раздражение их переменилось в желание нравиться.

И в такое пришли состояние, в каком естественно быть до неистовства предавшимся беззаконному смешению с иноплеменницами. Освоение же со злом стало отчуждением помощи доброго; потому что вскоре восстало на них Божество. Но ревнитель Финеес не ждал, чтобы грех был очищен по приговору свыше; напротив того сам соделался и судиею и исполнителем казни.

Подвигшись гневом на неистовых, исполнил он дело иерея, кровью очистив грех, и кровью не какого либо невинного животного, не принявшего на себя никакой скверны непотребства, но кровью совокупившихся между собою в грехе. И копье, пронзившее два их тела, успокоило готовое подвигнуться на них Божие правосудие, наслаждение согрешивших слив в едино с их смертью.

Но мне кажется, что история сия предлагает вместе людям душеполезный некий совет, научающий нас, что из многих страстей, поборающих человеческие помыслы, ни одна не имеет на нас такой силы, чтобы равняться ей с недугом сластолюбия. Ибо что и эти Израильтяне, которые показали себя не убоявшимися египетской конницы, победили Амаликитян, соделались страшными и после них следовавшему народу, а потом преодолели дружину Мадианитян,– и они самые внезапно, при одном воззрении на иноплеменных женщин, поработились сему недугу, и сим, как сказано, не иное что доказывают, а только то, что сластолюбие — такой наш враг, который с трудом поборается и преодолевается, который, одним своим появлением одержав верх над непобедимыми оружием, воздвиг памятник их бесчестия, стыд побежденных предав позору, при свидетельстве дневного света.

Сластолюбие в скотов преобразило людей, которых скотское и неразумное стремление к непотребству убедило забыть человеческую свою природу; и они не таят преступления, но величаются бесчестием страсти, утешаются скверною срама, подобно свиньям открыто, в глазах других, валяются в тине нечистоты. Чему же научаемся из сего повествования? Тому, чтобы, дознав, с какою силою вовлекает в зло недуг сладострастия, как можно дальше, от подобного соседства устраняли мы жизнь свою, и чтобы не мог, каким бы то ни было путем, прокрасться к нам этот недуг, подобный какому-то огню, одним приближением производящему губительное запаление.

Сему учит Соломон, советуя в книге Премудрости: Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? (Пр. 6,27.28); так как в нашей воле пребывать в бесстрастии, пока мы далеко от поджигающего нас. А если до того сблизились, что будем касаться этого палящего зноя, то огонь похотения внедрится в нас, и таким образом последует то, что и нога будет обожжена, и недро повреждено.

Чтобы вдали берегли мы себя от подобного зла, Господь в Евангелии, собственным словом Своим, как бы некий корень страсти, отсекает пожелание, возбуждаемое зрением, научая, что принявший в себя страсть взором дает путь болезни; потому что лукавые страсти, подобно заразе, как скоро однажды овладеют существенным в человеке, прекращаются только смертью.

Но думаю, что тем, которые целую жизнь Моисееву предложили читателям в образец добродетели, нет нужды длить слово. Кто напрягает силы свои к жизни высокой, тому и сказанное послужит нескудным напутием к истинному любомудрию; а кто изнемог для подвигов добродетели, для того, если написать и во много крат больше сказанного, не будет пользы от этого труда, разве только будет предано забвению то, в чем слово наше, по определению высказанному в предисловии, стоит твердо, а именно: совершенная жизнь такова, что никакое описание совершенства не останавливает дальнейшего преспеяния в оной, но непрестанное возрастание в усовершении жизни для души есть путь к совершенству.

Приведя слово к концу Моисеевой жизни, хорошо будет доказать, что сие данное нам правило совершенства несомненно. Ибо кто в течении всей жизни достигает большей и большей высоты столь многими восхождениями, тот не сомневался стать еще выше себя самого, так что жизнь его, подобно орлу, во всем, думаю, усматривается надоблачною, превыспреннею, парящею в эфире мысленного восхождения.

Родился он, когда Египтянами родиться Еврею вменялось в проступок. Мучитель по закону наказывал родившегося. Но Моисей не подчиняется губительному закону, спасенный сперва родителями, а потом и самими постановившими закон; и кому по закону надлежало стараться об его смерти, те приложили все попечение, не только о жизни его, но и о жизни славной, обучая юношу всякой премудрости.