Тогда-то, как узнаем из истории, совершилось такое чудо: «и когда Моисей поднимал руки свои к небу, подвластные ему усиливались против врагов, когда же опускал, войско его уступало стремительности иноплеменников» (Исх. 17,11). Заметив это, предстоящие Моисею, подошедши к нему с обеих сторон, поддерживали руки его, по какой-то сокровенной причине делавшиеся тяжелыми и неудободвижными.

Поскольку же не было у них столько сил, чтобы поддерживать Моисея в прямом положении; то седалище его подперли камнем, и таким образом сделали, что у Моисея, при их помощи, руки воздвигнуты были к небу: и иноплеменники решительно побеждены Израильтянами. Но как на том же месте оставалось облако, предводительствовавшее народом в путешествии: то по всей необходимости народу надлежало не трогаться с места, потому что некому было предводительствовать при переходе в другое место.

Так без всяких усилий были у них удобства к жизни: свыше воздух дождил им готовый хлеб, а в низу камень доставлял питие, и облако избавляло от неприятности воздушных перемен, днем служило ограждением от зноя, а ночью рассевало мрак, осиявая какими-то огневидными лучами; беспечально было для них это пребывание в пустыне при подошве горы, где раскинут был стан.

Здесь-то Моисей наставлял Израильтян какому-то неизреченному таинству; сама же сила Божия превосходящими слово чудесами тайноводствовала и весь народ и самого вождя. А тайноводство сие совершилось сим образом. Наперед сказано народу быть далеким от всяких других осквернений, какие примечаются по телу и по душе, и очистить себя некими кроплениями, даже определенное некое число дней воздерживаться от самого брака, чтобы сподобляющийся таинству, омывшись от всего страстного и телесного, приступил к горе чистым от страсти. Имя горе сей было Синай.

И восхождение на нее в это время дозволено было одним существам словесным, и из них одному мужескому полу, и притом очистившимся от всякой скверны. Употреблены же всякая осторожность и предусмотрительность, чтобы ни одно бессловесное не всходило на гору. А если бы случилось как это, было повелено народу побивать камнями все, что ни появилось бы на горе из естества бессловесного.

Потом разлитый в воздухе свет вместо чистой прозрачности начал очерняться мглою, так что гора, вокруг объятая мраком, стала невидима. Появлявшийся из мрака огонь делал видение для зрителей страшным, объем горы представлялся со всех сторон поглощенным, и все видимое, в след за промелькнувшим огнем, покрывалось дымом. Моисей же ведет народ к восхождению, и сам, несмело взирая на видимое, но изумевая душою от боязни, содрогаясь телом от страха: так что не скрывает пред Израильтянами душевного страдания, но признается пред ними, сколько поражен видимым, и трепещет телом.

Ибо видимое было таково, что не посредством только глаз приводило душу в ужас, но и посредством слуха сообщало ей страшное, все дольнее сокрушал поразительный свыше глас, которого и первое приражение было тягостно и невыносимо всякому слуху: он уподоблялся звуку труб, но грозною и поразительною звучностью превосходил всякий подобный образец; с продолжением же времени глас делался еще страшнее, потому что звук его непрестанно усиливался, и становился еще более поразительным.

Да и глас сей был членораздельный, Божьею силою, без способствующих выговору орудий, самый воздух членораздельно образовал в себе слово. И слово сие непросто было членораздельное; но узаконивало Божественные повеления. И продолжающийся глас возрастая усиливался, труба звучала громче себя самой, предшествующие звуки превосходя всегда последующими.

Весь народ не имел столько сил, чтобы выносить видимое и слышимое; и потому общее всеми приносится прошение Моисею, чтобы он стал посредником закона, и народ не отказывается, как Божию велению, верить всему, что ни возвестит Моисей по научению свыше. Посему снова все сходят к подошве горы, оставлен один Моисей, показавший в себе противное, или то, чем был он действительно.

Ибо когда все, сообща участвуя в деле, предаются паче страху, Моисей, оставшись один, поступает смелее окружавших его. Почему и из этого делается явным, что не собственною его немощью был тот страх, который объял его в начале, но потерпел он это по сочувствию с пораженными страхом. Посему когда, как некое бремя, сложив с себя боязнь народа, пришел он в себя; тогда осмеливается вступить и в самый мрак, и пребывает внутри незримого, став уже невидимым для взирающих на него (

ибо, проникнув в неисповедность Божественного тайноводства, там, и сам уже незримый, сопребывает с Незримым). А тем, что сделано им, научает он, как думаю, что намеревающемуся быть в единении с Богом, должно выйти из всего видимого, напрягая разумение свое к Незримому и Непостижимому, как бы к какой вершине горы, уверовать, что Божество — там, куда не восходит понятие.

В сем-то состоянии Моисей приемлет заповеди Божии. И они были — учение добродетели, сущность которого — благочестие, усвоение самых приличных представлений об Естестве Божием, о том, сколько Оно превыше всякого доступного разуму понятия и образца, не уподобляясь ничему познаваемому. Ибо Писание в представлениях о Боге повелевает не иметь в виду ничего умопостигаемого, и Естества всего превышающего не уподоблять чему- либо познаваемому рассудком, но веровать, что Оно есть, — а что Оно такое, или сколь велико, или откуда, или каким образом, оставлять без изыскания, как непостижимое.

Но Писание, преподавая учение о общих и частных законах, присовокупляет и то, сколько есть нравственных преспеяний. Вообще закон запрещает всякую неправду, обязывая иметь любовь к соплеменнику, а по утверждении сего, непременно требует по порядку за тем следующего: не делать никакого зла ближнему. В законах же подробных предписывается почтение родителям и излагается перечень запрещаемых погрешностей.

И как бы по предочищении ума сими законами, возводится Моисей к совершеннейшему тайноводству в мгновенном ему Божьею силою предуказании некоей скинии. А скиния была храм, имеющий красоту в неизъяснимом некоем разнообразии. Тут были преддверия, столпы, завесы, трапеза, светильник, алтарь кадильный, жертвенник, очистилище, внутренность святилища сокровенная и недоступная.