Простота, составлявшая идеал патриарха Игнатия, возмущала Фотия. Позже, в начале X века, Никита Пафлагон, составитель «Жития святого Игнатия», с упреком скажет

– Фотии: «Он не разделял того мнения, что ежели кто хочет достичь мудрости в этом мире, то он прежде должен обезуметь, чтобы стать мудрым»53; «Фотий утвердил свое сердце и ум на гнилом и песчаном основании светской мудрости»54.

И правда – Игнатия Фотий не любил. Никита Пафлагон говорит, что у Фотия даже был экземпляр деяний константинопольского собора 861 г. (на котором сторонники Фотия добились отставки Игнатия и избрания Фотия) с карикатурами на Игнатия с непристойными надписями55.

Фотий был дивом своего времени по его учености. Большая часть общества считала ученость Фотия делом неестественным, чемто демоническим. Враждебно относящийся к нему византийский писатель X века Симеон Магистр видел в нем Фауста56. Происхождение необыкновенной учености Фотия он объяснял так: «Раз попался Фотию навстречуволхв родом из евреев, рассказывает Симеон, и обратился к нему с предложением: "что ты дашь мне, юноша, если я сделаю так, что ты проникнешь во всю мудрость и превзойдешь всех ученостью?""Отец мой, – отвечал Фотий, с удовольствием отдаст тебе половину своего имущества". "Но я не нуждаюсь в деньгах, возразил еврей, и даже не хочу, чтобы отец твой знал об этом деле, а иди со мною в одно место и отрекись от знамения, на котором мы распяли Христа; я дам тебе чудного стража, и ты проведешь свою жизнь в благоденствии и высокой мудрости". Фотий, по Симеону, совершенно отдался волхву. Какого же это стража дал волхв Фотию, это видно из другого рассказа Симеона о том же Фотии. Рассказ влагается в уста монаха Иоанна Молчальника. Этот будто бы рассказывал: «Однажды я лег спать, но прежде чем я заснул, явился мне огромный и страшный эфиоп и хотел схватить меня за горло и задушить. Тотчас я сделал крестное знамение, и ободрившись, схватил его руку, и говорю: кто ты, как тебя зовут, кто послал тебя сюда? Я, отвечал тот, сильный у Велтара, но подручен Фотию, имя мое Левуфа; я споспешник чародеев и волхвов, в особенности же я друг эллинам и тайному моему почитателю Фотию». Классическая ученость Фотия казалась современникам делом до того поразительным, что о нем, может быть, не без иронии рассказывали нелепицу, что даже во время литургии, когда Фотий стал патриархом, вместо слов молитв он бормотал изречения поэтов»57.

Ну, а теперь самое интересное. Когда Фотий еще был просто профессором, он однажды услышал, что патриарх Игнатий отрицает логику. Фотий не стал спорить с патриархом. Он просто решил надсмеяться над ним и для этого тут же придумал небольшую ересь – мол, раз сказано в Писании о «двоедушных» (Иак 4,8), то это надо понять буквально и признать, что у человека есть две души.

Римский писатель Анастасий Библиотекарь в письме Гаудериху Веллетрийскому (870–875 гг.)58 рассказывает, что Фотий позвал своего друга святого Константина (Кирилла) к себе, дал ему тетрадку и попросил занести к патриарху (Константин был хартофилаксом – секретарем патриарха), дабы посмотреть – сможет ли тот заметить тут ересь и обличить ее без помощи логических силлогизмов и философии – «Не из желания коголибо соблазнить я предлагал сказанное, но для испытания, что стал бы делать патриарх Игнатий, если бы в его время обнаружилась какаянибудь ересь, подкрепляемая силлогизмами, Игнатий, который так гонит любителей светской мудрости»59.

Противостояние патриархов Фотия и Игнатия – это ярчайшее проявление почти перманентного внутрицерковного конфликта между двумя типами отношений к «внешней мудрости»60.

Обычно «либералы» ссылаются на повеление Бога при Исходе из Египта: «Каждая женщина выпросит у соседки своей и у живущей в доме ее вещей серебряных и вещей золотых, и одежд, и вы нарядите ими и сыновей ваших и дочерей ваших, и оберете Египтян» (Исх 3:22 и 11:2).

Для святого Григория Нисского этот образ означает отношения церковных людей к светской мудрости; он видит тут повеление «заготовлять богатство внешнего образования, которым украшаются иноплеменники по вере. Ибо нравственную и естественную философию, геометрию и астрономию, и словесные произведения, и все, что уважается пребывающими вне Церкви, наставник добродетели повелевает, взяв в виде займа у богатых подобным сему в Египте, хранить у себя, чтобы употребить в дело при времени, когда должно будет божественный храм таинства украсить словесным богатством… Многие внешнюю ученость, как некий дар, приносят Церкви Божией. Таков был и великий Василий, прекрасно во время юности купивший египетское богатство, принесший его в дар Богу»61. Аналогично у Августина («Какими только богатствами не был нагружен, выходя из Египта, Киприан. Сколько богатств унесли с собой Лактанций, Виктор, Оптат, Илларий, не говоря уже о живых. Сколько их похитили греческие христиане!» – Августин . О христианской вере 2:40 и 2:18) и у многих других Отцов.

В святоотеческой письменности встречаются четыре версии ответов на вопрос о том, откуда могли знать истину небиблейские мудрецы. 1) они унесли с собой древние общечеловеческие религиозные предания и хранят их со времен вавилонского столпотворения; 2) в них сработала просто человеческая совесть62; 3) Господь проявил о них заботу и послал им философов также, как Он послал пророков евреям63; 4) они просто украли свои знания у Моисея, втайне прочитав Библию и скрыв источник цитат64.

Эти объясняющие модели65 позволили защититься от ригористов и дать культуре, созданной в античные времена, сохраниться в христианском мире и прорастать сквозь него, творчески меняясь в поле нового смыслового напряжения.

Обвинение в воровстве помогло спасти от казни. В истории много парадоксов. Бывает, что мистика защищает рационализм, и голос ангела велит изучать языческие книги: «Я слышал голос, который ясно повелевал мне, говоря: «Читай все, что попадется под руки, потому что ты можешь обсудить и исследовать каждую мысль"» (святой Дионисий Великий; III век)66.

Статус, который получило «внешнее знание» в средневековой христианской культуре оказался весьма высок – «служанка богословия». То есть не нечто терпимое, а прямо необходимое для христианской жизни. Вспомним, что средневековое общество есть общество иерархическое, и статус человека определялся тем, чьим подданным онсчитался. Тот, кто ухаживает за конями императора («конюший»), далеко на равен деревенскому пастуху. В Византии богословие считалось высшим авторитетом, перед которым склоняли голову императоры. Античные стандарты образованности были «приняты при дворе» этого высшего авторитета и тем самым обрели отнюдь не маргинальный и даже не частный статус. Нам неизвестно о существовании специально богословских школ в Византии, но университеты с преподаванием античных наук там были, причем и частные, и государственные67, и патриаршие.

Кроме того, модель средневековых отношений между богословием и наукой (госпожаслужанка), не стоит понимать слишком на современный лад. Сегодня при слове наука вспоминается прежде всего математика и естествознание. И тогда, конечно, диким кажется представить современных ученых в качестве прислуги для богословов. Однако, античная наука – это прежде всего филология , работа со словом: грамматика и риторика. Искусство читать текст, понимать его, обосновывать свое понимание (тут еще нужен анализ философских категорий и логика). Хорошим тоном считалось демонстрировать свою эрудицию, насыщая свою речь множеством аллюзий, явных и скрытых цитат из классических авторов.