И преподаватель миссиологии в семинарии обречен в стотысячный раз пересказывать истории этих восьми миссионеров.

Больше на пространстве 20 веков и не найдешь предметов для изучения миссионерского православного опыта (а не для молитвенной памяти). От остальных миссионеров остались лишь имена706, рассказы об их мученичестве или, напротив, реляции об их победах. Даже если сохранилось нечто конкретное – сегодня это воспринимается как нечто самоочевидное (служение на национальном языке, перевод Евангелия, помощь больным туземцам…) и потому опять же непомогающее в нашем научении миссии для нашего мира707.

Получается, что миссиология – это история православной миссии. Но это неправильно: история – это лишь один из разделов миссиологии, и притом не самый главный.

И практически нет размышлений и советов о том, как вести миссию сегодня. И совсем нет рассказов о негативном миссионерском опыте – как в истории, так и в современности. Ведь если христиане на планете в меньшинстве – значит, чтото у нашей миссии не удалось! Но что же именно? Для ответа на этот вопрос надо понять, что миссиология – это прежде всего разговор не о наших триумфах, а о наших ошибках. Почему при всей дивной красоте Евангелия мир до сих пор не стал христианским? Почему двенадцать апостолов смогли выстоять в огромной римской империи языческой, а потом десятки миллионов христиан оказались миссинерски неприметны?

Вот бы найти в истории нашей Церкви полемику миссионеров между собой о методах и аргументах миссии! Уж чего не отнять у византийских церковных писателей – так это готовности к полемике и к обвинениям по любому поводу. Но анафем, осуждающих неверные миссионерские методы, нет. И канонов о правильной миссии тоже нет. И споров о том, как донести Евангелие до других народов, не велось. Верный признак того, что и самой этой работы просто не было.

Так есть ли миссионерская традиция в православии, и можно ли ей следовать также, как мы следуем догматической традиции, иконописной или литургической?

Это вопрос не столько исторический, сколько богословский. Православное богословие порицает концепцию «догматического развития». Предполагается, что полнота Богопознания была дана апостолам. К апостольскому Богопознанию мы прибавить ничего не можем. Со временем могут уточняться лишь формы перевода этого таинственного (мистического) Богопознания на язык человеческой речи и культуры708.

Миссия не то что не чужда Церкви, а является ее основным призванием, и значит, миссионерское предание в Православии должно быть. Но вот его оформления в ясно собранные формулы и примеры до сих пор не произошло.

Каждый хоть малость богословски образованный православный христианин знает, как надо и как не надо мыслить о Христе. Он знает, например, что можно сказать о Христе, что он несет на Себе наши грехи, но нельзя сказать, будто в Нем живет какойто Его собственный грех. Но есть ли такое, столь же общепринятое в Церкви «миссионерское правило»? Есть ли такой опыт миссионерства, который бы в памяти и в учении Церкви был бы ясно закреплен как позитивный и как негативный?

Если бы у нас было непрерывное и чтимое церковью миссионерское предание – то среди великих годовых церковных праздников был бы день, посвященный воспоминанию и празднованию Нагорной проповеди.

…Это вообще чрезвычайно интересный вопрос, относящийся к «основам православной культуры» – как и почему те или иные эпизоды новозаветной истории определяются в качестве предметов особой и торжественной ежегодной памяти, а другие евангельские страницы теряются в общем течении будничных чтений. Почему у нас нет праздника изгнания торговцев из храма? Почему нет соответствующей иконы? Почему у католиков есть день Нагорной проповеди (1 мая), а для нас Христос учащий не стал предметом праздничных воспоминаний? А еще – почему у нас на каждом церковном прилавке лежит сериал «Чудеса XX века», но почему не издаются сборники «Любовь XX века»?..

Факты миссии, несомненно, в истории Церкви были, но отчего они не фиксировались? А если и обращали на себя внимание хронистов – то своим результатом, но не своим методом (исключение – метод чудотворения, для хронистов более важный, чем даже результат).

Был труд одиночекэнтузиастов. Даже по одному на столетие их не вспомнить. То есть – может, их было и больше, но в церковной памяти остался лишь с десяток имен. А такая ограниченность, согласитесь, характеризует и саму эту память, точнее – ееориентированность, критерии, по которым она чтото в себе сохраняет, а чтото считает малозначащим709. То, что в наших учебниках и святцах так мало послеапостольских миссионеров, означает, что церковное сознание (майнстрим) не считало их труд чемто значимым.

Кстати, и в трудах восточных Отцов не встретишь упоминаний о знакомых им священниках или епископах, которые в их время или чуть раньше отправились на миссию за пределы Империи.