Совсем недавно радикалмодернисты – большевики – пробовали запретить сказки (слишком много сверхъестественного и чудесного). Но вовремя одумались. Сегодня православные неофиты пробуют лишить своих малышей сказок («нечистая сила» и тому подобное). И это тоже модерново и тоже неумно.

Критики волшебных сказок исходят из формулы, уместной в богословии, но вряд ли применимой к литературоведению. Эта формула гласит, что существо, наделенное разумом, но при этом не являющееся ни человеком, ни Ангелом, несомненно является бесом. Третьего не дано. «Выдуманные персонажи не из ангельского мира, значит, по отношению к человеку они враждебные духи… Третьего здесь быть не может… С принятием Православия русский человек научился тому, что воистину добрыми по отношению к человеку могут быть только Бог и чины ангельские. Мир духовный разделен четкой гранью: есть добрые духи – Ангелы, и злые духи – служители сатаны… Христианство научило нас, что добро и зло не могут друг другу помогать»104, – пишет православная публицистка о русских сказках, забыв, что в них и черти, и Баба Яга нередко помогают «добрым молодцам».

Вот, например, всем известная сказка «Морозко». Ее главный герой (как видно и из названия) – не бедная девочка, а именно Морозко. Кто он? Человек? – Нет. Ангел?

– Тоже не так. Сестер Марфутки он заморозил до смерти, а старик (отец Марфутки) потом «внучат Морозком стращал»105. Злой ли он бес? И это не так. Кто же? – Да просто Дед Мороз (в других вариантах этой сказки он так и именует себя). В иных мифах есть «бог солнца», а у нас был «дух мороза»106.

И тем не менее сегодня патриарх Алексий так отвечает на вопрос:

– Ваше Святейшество, Как Вы относитесь к таким персонажам новогодних праздников, как Дед Мороз и Снегурочка?

– Относительно Деда Мороза и Снегурочки могу сказать, что это традиция. В Западном мире – Санта Клаус, у нас – Дед Мороз. Думаю, все, что несет в себе добро, нужно приветствовать. А Дед Мороз раздает подарки, утешает, ободряет, радует детей. И если чтото способно подарить радость нам и нашим детям, это надо приветствовать, поощрять и радоваться вместе с тем молодым поколением, которому Дед Мороз и Снегурочка дарят доброе, веселое настроение107.

А что касается «третьего здесь быть не может» – то это верно применительно к богословскому трактату. А в сказке могут быть свои системы координат и измерений. Ну, кто такой Чебурашка? Даже страшно представить, что напишут о нем двуцветные богословицы, попади он к ним на зубок. С хоббитами они разделались мгновенно – на зависть оркамурукхаям: «Герои Толкиена – очередная нелюдь, гномы, хоббиты. Как будто бы гномы – добрые и светлые существа. Как будто бы им присуще стремление к добру, как будто бы они могут ненавидеть то, что их породило»108. Толкиенисты отдыхают. Такой ярой веры в реальное существование хоббитов нет даже в их среде. А тут так прямо сказано: хоббиты существуют, и порождены они сатаной. А не писателем по имени Толкиен.

С помощью формулы «третьего не дано» легко разгромить хоть «Властелина колец», хоть «Гарри Поттера». Но эта формула камня на камне не оставит и от поэзии, и от фольклора, и от всех вообще сказок… Она настолько узка, что в ней нет места для детства.

И тут уже именем Того, Кто сказал: если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное 109, я заклинаю этих богословиц: уймитесь! Я верю, что вы уже не коммунистки, что вы уже усвоили азы богословия. На правах профессора богословия я ставлю вам «пятерку». Но помните: жизнь – это университет, а не только факультет богословия. Поэтому теперь, отдав катехизису – катехизисово, верните же детям – детство.

Впрочем, и на богословском факультете можно узнать коечто интересное о «нелюди».

В «Жизни Павла Пустынника», написанной блаженным Иеронимом Стридонским в 374 году, есть удивительное место. Святой Антоний Фиваидский, по вдохновению свыше, идет отыскивать этого Павла, еще раньше Антония сделавшегося отшельником в той же пустыне и являвшегося, таким образом, в некотором роде старшим по длительности благочестивого подвига. «Как только занялась заря, почтенный старец, поддерживая посохом свои слабые члены, решает идти в неведомый путь. И уже пылал сожигающим солнцем полдень… вдруг увидел он полулошадь и получеловека, существо, у поэтов называемое гиппокентавром. Увидев его, он спасительным знаменем осенил чело свое. «Эй ты, – сказал он, – в какой стороне обитает раб Божий?". Тот бурчал чтото варварское, скорее выворачивая слова, чем произнося их, и старался выразить ласковый привет щетинистым ртом. Потом протянутой правой рукой указал путь и, проносясь окрыленным бегом в открытых равнинах, скрылся из глаз удивленного отшельника. Не знаем, было ли это наваждение диавола, чтобы устрашить его, или же пустыня, плодовитая на чудовищ, породила также и этого зверя. И так изумленный Антоний, рассуждая с собой о случившемся, шел дальше. Прошло немного времени, и вот он видит среди каменистого дола небольшого человека с крючковатым носом, с рогами на лбу, с парою козлиных ног. Антоний при этом зрелище, как добрый воин, взял щит веры и броню надежды. Тем не менее упомянутое животное протягивало ему пальмовые плоды на дорогу, как бы в залог мира. Увидев это, Антоний задержал шаг и, спросив, кто он такой, получил ответ: «Я – смертный, один из обитателей пустыни, которых язычество, руководясь многообразным заблуждением, чтит под именем фавнов, сатиров и инкубов. Я исполняю поручение собратий моих. Мы просим тебя, чтобы ты помолился за нас нашему общему Господу, – Котором мы знаем, что Он некогда приходил для спасения мира. По всей вселенной прошел слух о Нем". Когда он сказал это, престарелый путник изобильно оросил лицо слезами, которые исторгала радость из его сердца. Он радовался славе Христа и гибели сатаны» (PL XXII, 22–23)110.

Для меня это не свидетельство о реальном существовании кентавров и фавнов. Но это вполне аутентичное свидетельство о мировоззрении блаженного Иеронима и преподобного Симеона Метафраста111. Это свидетельство того, что святые мужи могли допустить существование (хотя бы на страницах христианской литературы) таких персонажей языческих мифов, которые тем не менее просят молиться о них Христу. Бесто этого точно делать не стал бы…112

Впрочем, может, подобные повести Иероним не столько принимал сам, сколько проповедовал другим: «В этом сочинении (речь идет именно о Житии святого Павла Фивейского, – А К.) для пользы простейших мы много старались об уничтожении словесных украшений. Но не знаю, отчего сосуд, даже наполненный водой, издает все тот же запах, каким был пропитан, пока не был в употреблении»113.