В английской культуре сложились несколько иные отношения с фольклором, нежели в русской книжности. В русской церковной литературе больше строгости. Все персонажи народных дохристианских верований были безо всяких исключений отнесены к миру демонов, сознательных и упорных Божьих врагов. Английская христианская книжность сочла возможным сделать здесь различения. Некие «духи природы» остались в какомто своем, «автономном плавании». Эльфы и гномы присутствуют здесь в качестве «соседей по планете» – с теми же проблемами, что и люди, без претензий на власть над людьми и без требований поклонения себе со стороны людей. Им тоже не всегда ясно, что добро и что зло. Им тоже, как и людям, бывает трудно всегда жить в добре, но, как и люди, они боятся беспримесного зла.

У Клиффорда Саймака есть поразительная повесть «Братство талисмана» (поразительная потому, что она являет собой редчайший пример христианской проповеди в жанре фэнтези). По ее сюжету, армия демонов встала на пути участников первого крестового похода, шедших освобождать Иерусалим. С той поры орды демонов и варваров периодически опустошают Европу, язычество торжествует… Архиепископ с горечью оценивает положение: «Свет уходит, – говорит он, – уходит из всей Европы. Я чувствую, что мы погружаемся снова в древнюю тьму». Повествователь продолжает: «В архиепископе иногда бывало чтото ханжескиболтливое, но он вовсе не был глуп. Если он торжественно заявил, что свет уходит, значит, можно предположить, что это так и есть: свет уйдет и вползет древняя тьма. Церковнослужитель не сказал, почему доказательство подлинности манускрипта может сдержать приход тьмы, но теперь Дункан сам понял: если будет точно доказано, что человек по имени Иисус действительно жил две тысячи лет назад и говорил то, что передано нам как Его слова, и умер так, как говорит Евангелие, тогда Церковь снова станет сильной, а у сильной Церкви будет власть отогнать тьму. Ведь две тысячи лет она была великой силой, говорила о порядочности и сострадании, твердо стояла среди хаоса, давала людям тонкий тростник надежд, за который они могут уцепиться перед лицом кажущейся безнадежности». И вот Дункан (рыцарьхристианин) вступает в борьбу с силами зла. С единственным древним манускриптом, способным подтвердить достоверность Евангелия, он пробирается по оккупированной стране. И ему в его странствиях помогают маг, гоблин, грифон. Гоблин так объясняет Дункану, почему он решил помочь христианину: «"Мы не можем любить вас". – "Вы ненавидите нас, так почему же вы предлагаете нам помощь?" – "Потому что мы ненавидим разрушителей еще сильнее, чем вас. Что бы ни думало ваше глупое человечество, разрушители – не наш народ. Мы очень далеко отстоим от них. Для этого есть несколько причин. В этом вторжении разрушителей мы страдаем вместе с людьми, может, чуть меньше, потому что у нас есть своя маленькая магия, которой мы поделились бы с человечеством, если бы оно захотело принять нас. Итак, мы ненавидим разрушителей больше, чем людей, и именно поэтому хотим помочь вам"».

Таков же расклад сил в сказочных мирах Льюиса. В его «Мерзейшей мощи» перед лицом сатанинского зла к людям приходят неожиданные помощники: «'Тогда еще жили на земле нейтральные существа…" – "Нейтральные?" – "Конечно, разумное сознание или повинуется Богу, или нет. Но по отношению к нам, людям, они были нейтральны". – "Это ты про эльдилов… про Ангелов?" – "Слово «Ангел» не однозначно. Строго терминологически, они – силы. Но суть в другом. Даже эльдилов сейчас легче разделить на злых и добрых, чем при Мерлине. Тогда на земле были твари… как бы это сказать?., занятые своим делом. Они не помогали человеку и не вредили. У Павла об этом говорится. А еще раньше… все эти боги, феи, эльфы… общение с ними могло быть невинным, но небезопасным. Они как бы сортировали тех, кто вступал с ними в контакт. Не нарочно, они иначе просто не могли. Мерлин благочестив и смирен, но чегото он лишен. Он слишком спокоен, словно ограбленная усадьба. А все потому, что он знал больше, чем нужно. Это как с многоженством. Для Авраама оно грехом не было, но мы ведь чувствуем, что даже его оно в чемто обездолило… Именно эльдилы открыли Рэнсому, что существует заговор против человечества. Более того, именно они советуют ему, как бороться"».

Так и в фантастических мирах Толкиена.

Так и в волшебном мире, который создала Ролинг. Не будем забывать, что книга написана англичанкой.

Мы можем с ней не соглашаться, но просто нельзя возводить на человека напраслину: то, что может показаться неуместным, запредельным с точки зрения русской книжнохристианской традиции (хотя и она знала описания «див», подобных тем, которыми полны страницы «Сказания об Индийском царстве») совсем не является таковым в глазах автора, воспитанного в традициях английской культуры.

Не бесами порождены хоббиты и эльфы, а детской и народной фантазией. А фантазия – вещь, ребенку необходимая. И не надо советы, некогда данные монахам, перенаправлять на детей (мол, «Соборная мудрость отцов Церкви решительно протестует против злоупотребления воображением. Такое действие воображения может привести к тяжким случаям духовного заблуждения, или прелести»)118. Фантазировать нельзя на молитве. А помечтать, видя себя летчиком или принцессой, ребенку совсем не вредно. Если монаху почудилось, будто икона улыбнулась ему во время молитвы, – это тревожный симптом. А если ребенок в своей палочке увидел меч или коня – то это нормально.

Ребенок без мечты, дитя без фантазии – вот это действительно печально. Прежде чем не по делу оглушать детей исихастским запретом на «образную молитву», лучше было бы задаться вопросом: «А к чему приведет вытравливание из детей дара фантазерства?». И с чем останутся дети? В такой стерильной атмосфере останется ли с ними их детство и детскость? И когда они узнают о том, кто и почему лишил их детства, – останутся ли они сами в Церкви?

Про всякую сказку можно сказать, что «книга была написана с целью воспевания демонических чар»119. Во многих сказках граница проходит не между людьми и волшебниками, а между добрыми волшебниками и злыми колдунами. В этом смысле сказка Poлинг опять же традиционна.

Сказка, которая честно говорит о себе, что она – сказка, и должна быть судима по законам своего жанра. Вот когда Блаватская и Рерихи говорят, что богиня Изида принесла пшеницу землянам с Венеры, и на полном серьезе уверяют, что этот факт подтверждается исследованиями ботаников (которые, мол, не нашли на Земле предков пшеничных злаков)120, – вот тут действительно налицо хулиганское смешение мифа и науки. И поделом: madame Blavatsky (Е. П. Блаватская) представлена в книжке о Гарри Поттере как «Кассандра Ваблатски»121.

Это закон религиоведения: миф умирает в сказке; сказка – это надгробный камень на могиле мифа. То, что когдато было серьезно (и жизненно, и смертельно серьезно), становится сначала формальным, затем непонятным, потом странным, потом смешным, потом фантастическим и, наконец, сказочным. Человечество расстается с прошлым не только смеясь, но еще и рассказывая о нем сказки.

Так «Баба Яга» когдато была богиней, отвечающей за переход от жизни к смерти (и к новой жизни). В эпоху мегалита были распространены изображения «совиноглазой богини», которая спустя тысячелетия стала «Бабой Ягой» сказок: «Круглый, часто напоминающий колесо с втулкой и спицами, глаз богини и связь с ней больших хищных птиц обусловлены плотоядением – саркофагией. Кельты по сей день именуют это существо Old Над (Олд Хег) от древнекельтского "енгу", созвучного с самоедским wHra". Так поныне называют богиню смерти зауральские угры. От этого же корня происходит и наша Баба Яга. Ее обязательный длинный отвисший нос, который "в притолоку врос", – не что иное, как воспоминание о клюве хищной птицы; ее склонность поедать "добрых молодцев" и "красных девиц", случайно оказавшихся в избушке на курьих ножках, – это саркофагия МатериЗемли, принимающей в себя умерших в превратившейся в избушку могиле, и, наконец, сова или филин, сидящий на плече Яги или на коньке крыши ее избушки, – это священная птица "совиноглазой" мегалитической богини»122.

Когдато это было божество, подобное Харону греческой мифологии, связанное с так называемыми «обрядами перехода» (испытания, инициации, совершаемые над юношами и девушками при их переходе во взрослое состояние)123. Но теперь миф обмелел. И стал просто сказкой.

Существо, прописанное в сказке, – это существо, исключенное из реальной жизни и из реального культа. Ему не молятся и не приносят жертв (вновь вспомним, что в мирах Толкиена и Ролинг отсутствуют храмы и жертвы, приносимые пусть даже самым высоким персонажам; в «Сильмариллионе» Толкиена нуменорцы под воздействием Caурона пробуют ввести культ неТворца – и в итоге их город гибнет). «Теперь о язычестве. Вспомним апостольское определение – "поклонение твари, а не Творцу"124 – и все станет на свои места. В книгах о Гарри Поттере нет "поклонения твари". Там вообще нет поклонения, если там и присутствует Бог – то в виде фигуры умолчания. В этом плане можно сказать, что Ролинг пошла по пути Толкиена: в его книге Промысл Божий тоже не выпирает, отчего и звучат многочисленные обвинения в "неоязычестве". Обвинителине останавливаются ни на минутку, чтобы чутьчуть шевельнуть мозгами и вспомнить: основной критерий язычества – поклонение богам, а не Богу, чего ни у Ролинг, ни у Толкиена в помине нет»125. Это действительно важно: «магия» в мире Роулинг не связана с призыванием духов или чертей. Это не сатанизм. Это фантастическое допущение, что есть в нашем мире иные законы, неведомые ньютоновой науке. В фантастике так принято: а предположим, что…