Мои записи в ту ночь содержали такие строки: "Пустая посуда изпод гусениц более убедительна, чем слова, полные любви, которые миссионеры изливают на язычников"»1029.

Не одна, а две трудности ждут миссионера. А говорят у нас обычно лишь об одной – как понять другую культуру и стать самому понятной в ней. Но ведь еще миссионеру предстоит совершить подвиг Авраама – выйти из родства своего. Оставить привычные формы благочестия и речи о Христе. Бывает нужно отложить не только семинарскодогматические формулы. Очень может статься, что придется вообще «выйти за рамки евангельской субкультуры с ее христианской терминологией»1030. Для понимания другого нужен просто ум. Для отложения своего нужно еще много чего. Тут нужна волевая и жертвенная решимость. Любовь.

Пример такой жертвенности – это готовность принять новое, нехристианское языческое имя ради того, чтобы стать своим для тех, кого ты хочешь соделать Христовыми.

Именно этот подвиг совершил тот уроженец Тарса, которого звали Саул, Савл. С этим именем он был рожден, с этим именем он был крещен (Деян 9:17). А затем он вдруг становится Павлом, принимает языческое, римское имя. Происходит это на Кипре после встречи с римским проконсулом Сергием Павлом (Деян 13:7). Поскольку до этого эпизода Савл в книге Деяний всегда именуется лишь Савл и никогда – Павел – очевидно, что есть какаято связь между принятием языческого имени и обстоятельствамиего проповеди на Кипре. Почему апостол меняет свое исконное и креицальное имя на языческое, вдобавок имя светского начальника? Фаррар полагает, что «он или и прежде носил попеременно это имя для удобства в своих сношениях с язычниками, или это римское имя могло указывать на обладание им правами римского гражданства и быть может на некоторую связь его отца или деда с Эмилиевым семейством, носившим прозвание Павла»1031. Блаженный Иероним «решительно полагал, что Савл называл себя Павлом по случаю обращения проконсула Павла»1032. Каковы бы ни были мотивы апостола, мы не можем не отметить, что нынешние «ревнители благочестия» его бы, несомненно, осудили за «утрату христианского имени». Уж онито ему напомнили бы, что «имя есть ядро личности, ее неизменная величина»1033. И апостол узнал бы в этом тезисе весьма распространенные в язычестве Ближнего Востока верования в то, что имя есть судьба1034… Вот только кто же послал апостола на проповедь: шумерские боги или Иисус из Назарета?

Готовы ли мы, миссионеры XXI века на подобную жертву? Сможем ли мы при нашем врастании в субкультуры принимать их имена? Согласится ли батюшка в молодежном лагере, чтобы дети обращались к нему «отец Гэндальф» или «отец Дамблдор»?

А разрешим ли мы вообще не называть нас «отец»? Это принципиально важно для миссионера: в чужой культуре прежде чем претендовать на роль наставника, надо побыть смиренным учеником… Сможет ли священникмиссионер выйти из роли русского «батюшки»? Отказаться от чрезвычайно высокой сословной самооценки (оценки своего служения и роли)? Смотреть на себя не глазами «дежурного помощника инспектора» – как он был приучен в семинарии» – а глазами «дикарей»?

Впрочем, до таких проблем нам еще расти и расти… Пока наша миссия носит характер редких набегов. Вдобавок, эти набеги обращены к людям или уже желающим креститься или желающим послушать наше слово. В победных рапортах Миссионерского Отдела в Патриархию много говорится о поездках: «храмвагон», «миссионерский пароход», «храм на колесах». Прекрасно – слетали на Чукотку, проехали по архангелогородской глубинке.

Но ни разу в этих современных отчетах и публикациях я не встретил рассказа о миссионере, который остался бы там навсегда. Я и сам тоже раз в неделю возвращаюсь в Москву…

А так хотелось бы услышать зачин нового жития:

«Студент N на третьем курсе семинарии выразил пожелание овладеть алтайским языком и уехать в Горный Алтай… По окончании семинарии он был снабжен словарями, литературой и ксероксом, и отвезен в горный поселок»1035\.

Или: «Семинарист А. пожелал стать рабочим священником. Параллельно с учебой в семинарии он освоил профессию токаря и попросил направить его на работу на Горьковский Автомобильный завод. От пошива рясы отказался. Живет в рабочем общежитии, в котором, как предполагается, он через полтора года откроет молитвенную комнату».

Или: «Студентка М. решила создать «миссионерский тоннель» в Москве среди работающих здесь туркменов. Она выучила туркменский язык, освоила бытовую культуру этого народа и с поддержкой Nского прихода создала культурнопросветительский центр для туркменских гастарбайтеров».

Или: «Семинарист 3. подготовлен к поступлению на факультет журналистики МГУ. Он предупрежден, что по окончании журфака не будет принят на работу в церковные издательства, но должен стать «золотым пером» «Московских новостей». Уже первые летние каникулы весь его курс провел в молодежном лагере при Иверском монастыре… Правда, ежегодно по две его однокурсницы совершают попытки суицида изза того, что он отказывается следовать их стандартам сексуального поведения».

В общем, мне кажется, со временем мы наткнемся на вопрос о том, уместно ли священнику быть миссионером. Потому что лучший путь миссии – когда ты принимаешь образ жизни того народа, с которым ты живешь. Но это психологически очень тяжело сделать именно священнику. Русский священник – он в футляре, он в форме, у него очень высокая самооценка даже не себя как личности, а своего служения (я и по себе сужу). Священник – не профессия, и священнослужение переживается очень личностно, оно становится главным самоидентификатором человека. Русский священник внутренне очень расстраивается, когда в какойто жизненной ситуации к нему обращаются не как к священнику, а как к обычному человеку (гражданину, покупателю, водителю…). Но для того, чтобы быть встроенным в жизнь тех, с кем ты разговариваешь в качестве миссионера, то есть в жизнь «чужих», которые уже дороги тебе, но которым ты сам еще отнюдь не дорог, эта сословновысокая самооценка должна быть отстранена. Для священника очень тяжело снять рясу (не как одежду, а как свою социокультурную роль). Можно ли с детишками пойти поиграть в футбол? Ответ даже на этот вопрос для многих священников становится поводом для серьезных переживаний. Так что священство может быть для миссионера не только помощью, но и помехой.