Этот диагноз не должен изумлять. Обвал религиозной культуры страны был настолько глубок, что совершенно понятно, что из этой вечной мерзлоты атеизма религиозное чувство не сможет сразу перепрыгнуть к высотам. Наша страна сегодня обречена на то, чтобы вкратце пройти всю религиозную историю человечества (надеюсь, что это будет вкратце).

4. ПРОЩАНИЕ С МИФОМ О НАУКЕ

Но есть такие особенности современной жизни, которые дают основания православным с осторожным оптимизмом смотреть в свое будущее… Да, конечно, христианин должен черпать основания для оптимизма в своей вере. «Все упование мое на Тя возлагаю…». Но Господь нередко Свою волю осуществляет через перекомбинирование исторических факторов. Вспомним: от египетского рабства Господь спас Израиль «мышцею Своею». А от вавилонского плена? – Не ангелов послал Господь для облегчения положения Своей плененной Церкви, а персов… Чудо нельзя включать в свои земные расчеты: не искушай Господа Бога твоего (Мф 4:7). Не смея утверждать, что вот тогдато, при таких обстоятельствах и с такойто целью Господь явит нам нечто чрезвычайное, я пробую рассмотреть волю Промысла в житейских подробностях… Итак, что же в современном мире может способствовать росту Церкви Христовой? Когдато Промысл призвал римлян опоясать мир кирпичными дорогами, по которым сначала шли римские легионы, почтальоны и чиновники, а затем пошли апостолы. Какие же дороги Промысл разворачивает под ногами современных миссионеров?

На наших глазах завершается эпоха Просвещения. Уходят два ее фундаментальных мифа: миф о Науке и миф о Прогрессе.

Ослабление мифа о Науке привело к затуханию конфликта между христианством и наукой.

Общественное сознание конца XX века стало более терпимым и более плюралистичным, нежели сто лет назад. Во всяком случае, язык естественнонаучной мысли, признававшийся единственно правомочным сто лет назад, теперь уже не считается таковым.

Вопервых потому, что XX век стал веком оформления иных, нежели математическая, научных парадигм. Обрели строго научные и проверяемые методы многие гуманитарные дисциплины. Лингвистика, психология, история, социология, эпистемология показали, что возможно научное исследование мира людей, причем такое, которое будет вестись на языке именно людей, а не посредством только математических формул и символов. И это открыло путь для нового интереса к религиозной жизни, и для нового понимания религиозного опыта людей.

Вовторых, к концу XX века потерял очарование сциентистский миф. Этот миф полагал, что наука есть не только мерило всех человеческих действий, мыслей, чувств и фантазий, но и единственное средство к разрешению всех человеческих проблем (познавательных, социальных, психологических и т. п.). Этот сциентистский миф о всесилии науки уходит. Общество (в том числе научное сообщество) открывает, что одного языка недостаточно для того, чтобы описать все многообразие мира, в котором живет человек – даже если это язык науки. Рядом должны быть и иные языки. Иные объяснительные модели. Язык музыки и язык философии, язык поэзии и язык мифа…

Еще в начале века общераспространенным было убеждение, что даже этика должна быть научной211. Сегодня акцент скорее иной: наука должна быть нравственной. А значит, наука может быть открытой для сопоставления с евангельским учением – но уже не для того, чтобы судить Евангелие по своим лекалам, а ради того, чтобы самой впустить в себя человеческое, нравственное измерение.

Еще в 1968 году Юрий Кузнецов отразил эту перемену:

Эту сказку счастливую