Панарет, «начало и конец и средину времен» (Прем. 7, 18) и сраспростирается по всем расстояниям времени, то мы принимаем как некоторый признак сего естества то его свойство, что в нем всецело усматриваем и какое-либо начало устроения, и видим среди­ну, и надеемся видеть конец его. Ибо мы научены, что не от вечности су­ществовали небо и земля и не вечно будут существовать, так что отсюда ясно, что и от некоторого начала получило бытие все существующее, и с некоторого предела совсем перестанет существовать; Божеское же сущес­тво, ни с какой стороны не ограниченное, а во всех отношениях бесконечно превосходящее всякий предел, далеко от тех признаков, какие находим мы в твари.

Ибо протяженная, неколичественная и неописуемая Сила, в Себе Самой содержащая века и все творение в оных и во всех отношениях веч­ностью собственного естества превышающая беспредельность веков, или не имеет никакого признака, который бы указывал на естество Ее, или какой-либо совершенно иной, а не тот, какой имеет тварь. Итак, поелику твари свойственно иметь начало, то свойственное твари должно бы быть чуждо естества несозданного.

Ибо если кто вздумает предположить, что и существование Единородного по подобию твари имело какое-либо извест­ное начало, тот необходимо с понятием о сем соединит и все остальное, что за сим следует; потому что когда допущено начало, нельзя не при­знать вместе и того, что следует из него. Так, если кто допустит понятие «человек», то, признав это, вместе присовокупит и то, что свойственно его природе, говоря, что он есть и животное, и существо разумное, и все иное, что ни разумеется относительно человека; на том же самом основании если Божеской сущности мысленно припишем одно какое -либо из свойств твари, то уже не в нашей будет власти понятие того, что усмат­ривается в твари, не применять и к естеству бессмертному.

Начало насиль­но и необходимо потребует того, что следует за ним, ибо так понимаемое начало есть начало того, что за ним; так что если есть последнее, то есть и первое, а если упразднить то, что находится с ним в связи, то не останется и того, что предшествует. Итак, поелику книга Премудрости с началом по­лагает и средину и конец, то если в естестве Единородного примем какое-либо начало существования, определяемое каким-нибудь пунктом (времени)

, как учит ересь, Премудрость, конечно, не дозволит не присоединить к началу и конца, и средины. Если же это случится, то окажется, что этот богослов своими умозаключениями доказывает, что Божество смертно; ибо если, по слову Премудрости, за началом необходимо следует конец, а между (сими) пределами усматривается и средина, то допустивший одно невольно признал вместе с тем и другое, определяя беспредельному естес­тву меры и предел жизни.

Если же это нечестиво и нелепо, то достойно равного или и большего осуждения давать начало слову, излагающему не­честие, а началом таковой нелепости оказалось то, что жизнь Сына почи­тают ограниченною каким-либо началом. Таким образом, одно из двух: или понуждаемые тем, что сказано, они должны обратиться к здравому об­разу мыслей и вместе с вечностью Отца созерцать и Того, Который из Него, или, если сего не пожелают, пусть вдвойне ограничат вечность Сына — на­чалом и концом, доводя беспредельность Его жизни до небытия.

Если же не имеет конца естество и душ, и ангелов, и нисколько не препятствует ему простираться в вечность то, что оно и создано, и от кого-то получило нача­ло бытия; так что нашим противникам вследствие сего можно бы сказать то же и о Христе, что и Он, хотя не от вечности, но простирается в веч­ность, то выставляющий это на вид пусть порассудит и о том, сколько от­стоит Божество от твари по свойствам.

Ибо Божеству свойственно не нуж­даться ни в чем, что мы разумеем как благо, а тварь становится благою только по участию в лучшем, она не только имеет начало бытия, но и в отношении к благу признается всегда начинающей быть благою вследс­твие возрастания в лучшем. Посему никогда и не останавливается на до­стигнутом, а все приобретенное по участию в благе бывает (для нее)

нача­лом восхождения к большему, по выражению Павла, она никогда не пре­стает простираться в «предняя», и забывать «задняя» (Флп. 3,13). Итак, поели­ку Божество есть самосущая жизнь, а Единородный Бог есть Бог, и жизнь, и истина и все, что только можно помыслить возвышенного и приличного Богу, тварь же от Него снабжается благами, то из сего должно бы быть ясно, что если она приобщается жизни, то пребывает в жизни, а если пере­станет приобщаться ей, то совсем перестает и пребывать в жизни.

Таким образом, если дерзают говорить о Единородном Боге то же самое, что справедливо можно говорить только о твари, то пусть вместе со всем дру­гим скажут и то, что, подобно твари, Он и имеет начало бытия, и продол­жает жить по подобию душ. Если же Он самосущая жизнь, то и не имеет нужды в жизни, привходящей отвне, все же иное (кроме Него) не есть жизнь, но только бывает причастным жизни.

Какая нужда ограничи­вать вечность Единородного по тому, что видимо в твари? Ибо вечно тожественное по естеству не допускает сему противоположного и неспособно к изменению в иное, а у кого природа ограниченна, те склоняются и к тому, и другому, как им угодно по произволу. Итак, если в Божеском и превысшем естестве усматривается истинная жизнь, то по справедливости совершенно невозможно какое-либо ниспадение оного в противополож­ное (состояние).

Значение же жизни и смерти многоразлично и понимает­ся не одним и тем же образом. Ибо относительно плоти жизнью называ­ется деятельность и движение телесных чувств, и, наоборот, прекраще­ние их (деятельности) и разрушение именуется смертью. В умопости­гаемом же естестве истинную жизнь составляет общение с Богом, а отпа­дению от Него название — смерть.

Посему и родоначальное зло, диавол, называется и смертью, и изобретателем смерти, Апостол же говорит, что он имеет и державу смерти (Евр. 2, 14). Итак, когда Писание, как сказано, дает разуметь двоякое значение смерти, то истинно непременяемый и неизменный Един имеет бессмер­тие и обитает во свете неприступном и недоступном (1 Тим. 6, 16) для тьмы зла.

А что причастно смерти, когда через склонение к противо­положному становится далеким от бессмертия, то, если уклонится от участия в благе, по изменчивости естества может воспринять общение с худшим, что есть ничто иное как смерть, имеющая некоторое сходство со смертью телесной. Ибо как здесь смертью называется прекращение де­ятельности естества, так и в существе духовном недвижимость ко благу есть смерть и удаление от жизни, так что мыслимое о твари бестелесной не противоречит слову, обличающему еретическую нелепость.