Письма Кир?евскаго изъза границы.

11 Января 1830. 11 часовъ вечера.

„...Какъ провели вы нын?шній день? Я встр?тилъ его тяжело, а кончилъ грустно, сл?довательно легче; я кончилъ его съ Жуковскимъ, у котораго въ комнат? пишу теперь. Хот?лось бы разсказать вамъ все, что было со мною до сихъ поръ и, лучше сказать, было во мн? но этого такъ много, такъ см?шано, такъ нестройно. Оставя Москву, я уже оставилъ родину; въ ней все, что въ отечеств? не могила, и все, что могила; я оставилъ все; на дорогу вы отпустили со мною память о вашихъ слезахъ, которыхъ я причиною. Осушите ихъ, если любите меня; простите мн? то горе, которое я доставилъ вамъ; я возвращусь, возвращусь скоро. Это я чувствую, разставшись съ вами. Тогда, можетъ быть, мн? удастся твердостью, покорностью судьб? и возвышенностью надъ самимъ собою загладить ту слабость, которая заставила меня у?хать, согнуться подъ ударомъ судьбы”.

Половина перваго.

„Я остановился писать, задумался и, очнувшись, уже не въ состояніи продолжать. Прощайте до завтра. Трое сутокъ я почти не спалъ, а сегодня почти ничего не ?лъ и оттого усталъ очень, хотя здоровъ совершенно. Боюсь только, что завтра не вспомню всего, что говорилъ съ Жуковскимъ. Вы теперь еще не легли, а вы, маменька, еще, можетъ быть, долго не заснете. Ч?мъ заплачу я вамъ?”

12 Января.

„Я прі?халъ въ Пбргъ вчера въ два часа. Въ контор? дилижансовъ меня ждали уже два письма: одно отъ А. П., другое отъ Жуковскаго. – Первая пріискала для меня квартиру, а Василій Андреевичъ звалъ пере?хать прямо къ нему. Я такъ и сд?лалъ. Жуковскій обрадовался мн? очень и провелъ со мною весь вечеръ, разспрашивалъ обо вс?хъ васъ, радовался моему нам?ренію ?хать учиться и сов?товалъ ?хать въ Берлинъ, хотя на м?сяцъ. „Тамъ на м?ст? ты лучше увидишь, что теб? д?лать: оставаться въ Берлин?, или ?хать въ Парижъ”. Посл?днее, однако, кажется, ему не нравится. Я послушаюсь его, по?ду въ Берлинъ, проведу тамъ м?сяцъ, буду ходить на вс? лекціи, которыя меня будутъ интересовать, познакомлюсь со вс?ми учеными и прим?чательными людьми, и если увижу, что Берлинская жизнь полезн?е для моего образованія, нежели сколько я ожидаю отъ нея, то останусь тамъ и больше... Разговоръ Жуковскаго я въ связи не припомню. Вотъ вамъ н?которыя отрывочныя слова, которыя остались у меня въ памяти; вообще каждое его слово, какъ прежде было, носитъ въ себ? душу, чувство, поэзію. Я мало съ нимъ разговаривалъ, потому что больше слушалъ, и старался удержать въ памяти все хорошо сказанное, т.е. все похожее на него; а хорошо сказано и похоже на него было каждое слово.

„При немъ невольно тепл?ешь душею, и его присутствіе даетъ самой прозаической голов? способность понимать поэзію. Каждая мысль его – ландшафтъ съ безконечною перспективою. Вотъ что я запомнилъ изъ его разговора: „Изо вс?хъ насъ твоя мать перем?нилась меньше вс?хъ. Она та же, по крайней м?р? такъ кажется изъ ея писемъ. Все, кажется, она пишетъ одно письмо. – Ты будешь со временемъ писателемъ, когда поучишься хорошенько. Теперь объ этомъ еще и думать рано. У тебя въ слог?, сколько я читалъ твои сочиненія, есть свой характеръ; – виденъ челов?къ мыслящій, но еще молодой, который кладетъ свои мысли на Прокрустову постель. Но со временемъ это качество можетъ быть полезно, ибо это доказываетъ привычку думать. Теперь теб? надо наблюдать просто, безкорыстно. Теоріи только вредны, когда мало фактовъ. Зам?чай самъ все, и не старайся подвести подъ систему твои наблюденія; бойся вытянуть карлу и обрубить ноги великану. Впрочемъ, слогъ твой мн? нравится. Знаешь ли, у кого ты выучился писать? у твоей матери. Я не знаю никого, кто бы писалъ лучше ея. Ея письма совс?мъ она. Она, М. А. и А. А. – вотъ три. А. А. писала прекрасно, іl у avait du g?nie dans son style”. Тутъ прі?халъ Г. П. Опухтинъ, и я ушелъ въ ту комнату, которую Жуковскій отвелъ для меня. Мн? бы хот?лось описать вамъ эту комнату, потому что она произвела на меня сильное впечатл?ніе своими картинами. Горница почти квадратная. Съ одной стороны два окна и зеркало, передъ которымъ бюстъ покойной Прусской королевы, прекрасное лицо и хорошо сд?лано. Она представлена сонною. На другой ст?н? картины Фридрихса. По середин? большая: ночь, луна и подъ нею сова. По полету видно, что она видитъ; въ расположеніи всей картины видна душа поэта. Съ об?ихъ сторонъ совы виситъ по дв? маленькихъ четвероугольныхъ картинки. Одна подарокъ Александра Тургенева, который самъ заказалъ ее Фридрихсу. Даль, небо, луна, – впереди р?шетка, на которую облокотились трое: два Тургенева и Жуковскій. Такъ объяснилъ мн? самъ Жуковскій. Одного изъ этихъ мы вм?ст? похоронили, сказалъ онъ. Вторая картинка: ночь, море и на берегу обломки трехъ якорей. Третья картина: вечеръ, солнце только что зашло и западъ еще золотой; остальное небо, н?жнолазуревое, сливается съ горою такого же цв?та. Впереди густая высокая трава, по средин? которой лежитъ могильный камень. Женщина въ черномъ плать?, въ покрывал?, подходитъ къ нему и, кажется, боится, чтобы ктонибудь не видалъ ее. Эта картина понравилась мн? больше другихъ. Четвертая, къ ней, это могила Жидовская. Огромный камень лежитъ на трехъ другихъ меньшихъ. Никого нигд? н?тъ. Все пусто и кажется холодно. Зеленая трава наклоняется кой гд? отъ в?тра. Небо с?ро и испещрено облаками; солнце уже с?ло и кой гд? на облакахъ еще не погасли посл?дніе отблески его лучей. Этимъ наполнена вторая ст?на противъ двери. На третьей ст?н? четыре картины, также Фридрихсовой работы. На одной, кажется, осень, внизу зеленая трава, на верху голыя в?тви деревьевъ, надгробный памятникъ, крестъ, бес?дка и утесъ. Все темно и дико. Вообще природа Фридрихсова какаято мрачная и всегда одна. Это островъ Рюгенъ, на которомъ онъ жилъ долго. Другая картина – полуразвалившаяся каменная ст?на; на верху, сквозь узкое отверстіе, выходитъ луна. Внизу, сквозь вороты, чуть виденъ ландштафтъ: деревья, небо, гора и зелень. Третья картина: огромная чугунная р?шетка и двери, растворенныя на кладбище, которое обросло густою, непроходимою травою. Четвертая картина: развалины, образующія сводъ по середин? колонны, подл? которой стоитъ, облокотившись, женщина. Она обернулась задомъ, но видно, по ея положенію, что она уже давно тутъ, давно задумалась, засмотр?лась ли на чтонибудь, или ждетъ, или такъ задумалась – все это м?шается въ голов? и даетъ этой картин? необыкновенную прелесть. Между дверью и окномъ Мадонна съ Рафаэлевой, – чейто подарокъ. Дв? ст?ны комнаты занимаетъ угловой диванъ, подл? котораго большой круглый столь – подарокъ Прусскаго принца. Онъ самъ разрисовалъ его. Когда Опухтинъ у?халъ, я опять пришелъ къ Ж. Ему принесли С?верную Пчелу и разговоръ сд?лался литературный. Про Булгарина онъ говоритъ, что у него есть чтото похожее на слогъ и однако н?тъ слога; есть чтото похожее и на талантъ, хотя н?тъ таланта; есть чтото похожее на св?д?нія, но св?д?ній н?тъ; однимъ словомъ, этокакой то восковой челов?къ, на котораго разныя обстоятельства жизни положили н?сколько разныхъ печатей, разныхъ гербовъ, и онъ носится съ ними, не им?я ничего своего.

„Выжигинъ ему кр?пко не нравится, также и Самозванецъ; онъ говорилъ это самому Булгарину, который за то на него сердится. Юрій Милославскій ему понравился очень. Я показывалъ ему д?тскій журналъ и сочиненія. Онъ прочелъ все, съ большимъ удовольствіемъ, см?ялся и особенно радовался пов?стью, которую хвалилъ на каждомъ

почти слов?. Разспрашивалъ объ нашемъ жить?быть?, взялъ мою статью на ночь и улегся спать. На другой день говорилъ, что она ему не понравилась. Опять Прокрустова постель, говоритъ онъ. Гд? нашелъ ты литературу? Какая къ чорту въ ней жизнь? Что у насъ своего? Ты говоришь объ насъ, какъ можно говорить только объ Н?мцахъ, Французахъ и проч. Душегр?йка ему не понравилась, о Баратынскомъ также; однимъ словомъ, онъ почти ничего не похвалилъ. Говоритъ, однакоже, что эта статья также хорошо написана, какъ и первая, и со временемъ изъ меня будетъ прокъ, только надобно бросить Прокрустову постель.

„...Потомъ я отправился къ Титову и Кошелеву. Об?дали мы вм?ст? съ Жуковскимъ, который остался дома нарочно для меня; разспрашивалъ про Долбино, про Мишенское. Вс? дома, говоритъ онъ, вс? сл?ды прежняго уже не существуютъ. Въ Москв? я не зналъ ни одного дома; они сгор?ли, перестроены, уничтожены; въ Мишенскомъ также, въ Муратов? также. И это, казалось ему, было отм?нно грустно. Посл? об?да онъ легъ спать въ моей комнат?; я также. Въ вечеру онъ отправился въ Эрмитажъ, а ко мн? пришелъ Кошелевъ и увелъ меня къ Одоевскому, гд? ждалъ Титовъ. Кошелевъ и Титовъ оба зовутъ меня пере?хать къ нимъ; но кажется, что я не ст?сняю Ж. – Зд?сь я останусь до сл?дующей середы, до 22го Января. Въ своихъ я нашелъ зд?сь еще больше дружбы и теплоты, нежели сколько ожидалъ. Говоря свои, я разум?ю Титова и Кошелева. Вчерашній вечеръ у Одоевскихъ была совс?мъ Москва.