Авдотья Петровна Кир?евская возвратилась съ д?тьми въ Долбино. Сюда въ начал? 1813 года пере?халъ Василій Андреевичъ Жуковскій, ея близкій родственникъ, воспитанный съ нею вм?ст? и съ д?тства съ нею дружный. Жуковскій прожилъ зд?сь почти два года. Въ конц? 1815 года онъ оставилъ свою Б?левскую родину: по?халъ въ Петербургъ для изданія своихъ стихотвореній, над?ясь возвратиться скоро и думая посвятить себя воспитанію маленькихъ Кир?евскихъ и принять на себя опекунскія заботы.

Вотъ отрывки изъ его писемъ 1815 года:

„Вотъ мое расположеніе: кончивъ изданіе своихъ стиховъ, котораго на б?ду никому постороннему поручить не могу, тотчасъ отправлюсь въ Дерптъ….. Вы между т?мъ ув?домьте, чт? вы хотите д?лать, когда соберетесь къ намъ и когда должно мн? прі?хать за вами. Гораздо было бы лучше, когда бы я васъ и проводилъ изъ Дерпта, тогда могъ бы подол?е съ вами остаться. При свиданіи будемъ говорить о томъ, что для меня есть одно изъ главныхъ д?лъ жизни , о воспитаніи нашихъ д?тей. Я ждалъ и жду плана, и право не даромъ сказалъ, что въ этотъ планъ входитъ много моего будущаго. Чтобы придумать чтонибудь основательное, надобно им?ть этотъ планъ въ рукахъ; а вы все еще его не присылаете”.

„Милые друзья, благодарствуйте за добрые сов?ты, а еще бол?е за то н?жное чувство дружбы, которое видно въ вашихъ письмахъ. Слава Богу! Это восклицаніе весьма тутъ кстати. Какъ не сказать слава Богу, думая о друзьяхъ и видя ихъ къ себ? дружбу? Послушайте, милая Долбинская сестра2. Я и самъ было испугался своего предложенія3, сд?ланнаго вамъ въ первую минуту, но испугался только своей неспособности его исполнить. Что, если бы мн? удалось только бол?е еще испортить д?ла ваши? Но, какъ говорятъ, на безрыбь? и ракъ рыба, а я готовъ быть для васъ ракомъ. Что же было бы лучше, какъ потрудиться для нашихъ милыхъ д?тенковъ, да вы отъ меня не уйдете. Дайте мн? устроить свое зд?шнее, и я опять у васъ, опять въ своей семь?, опять въ прекрасномъ родимомъ краю, окруженный вс?ми милыми воспоминаніями, среди соловьевъ и розъ и проч. и проч. Знаете, что всякій ясный день, всякій запахъ березы производитъ во мн? родъ Heimweh….”.

Жуковскому не суждено было возвратиться на житье въ Долбино. Жуковскій остался въ Петербург?, вступилъ въ службу и только изредка, и на короткое время, могъ прі?зжать въ свою Б?левскую родину. Но н?сколько л?тъ, проведенныхъ вблизи такого челов?ка, каковъ Жуковскій, не могли пройти безъ сл?да для молодой души Кир?евскаго. Кир?евскій развился весьма рано. Еще въ 1813 году, онъ такъ хорошо влад?лъ шахматною игрою, что пл?нный генералъ Бонами не р?шался играть съ нимъ, боясь проиграть семил?тнему мальчику; съ любопытствомъ и по н?скольку часовъ сл?дилъ за игрою ребенка, легко обыгрывавшаго другихъ Французскихъ офицеровъ. Десяти л?тъ Кир?евскій былъ коротко знакомъ со вс?ми лучшими произведеніями Русской Словесности и такъ называемой классической Французской литературы; дв?надцати л?тъ онъ хорошо зналъ Н?мецкій языкъ. Конечно, тихіе Долбинскіе вечера, когда Жуковскій почти каждый разъ прочитывалъ чтонибудь, только что имъ написанное, должны были им?ть сильное вліяніе на весь строй его будущей жизни; отсюда, быть можетъ, его р?шительная склонность къ литературнымъ занятіямъ, идеальнопоэтическое настроеніе его мыслей. Для Кир?евскаго Жуковскій всегда оставался любимымъ поэтомъ. Излишне, кажется, говорить объ ихъ дружескихъ отношеніяхъ, неизм?нявшихся во все продолженіе ихъ жизни. Жуковскій горячо любилъ Кир?евскаго, вполн? ц?ня и его способности, и возвышенную чистоту его души. При вс?хъ литературныхъ предпріятіяхъ Кир?евскаго, Жуковскій сп?шилъ являться первымъ и ревностнымъ сотрудникомъ, и, если обстоятельства того требовали, энергическимъ заступникомъ. Зная Кир?евскаго, онъ всегда см?ло могъ ручаться за благородство его стремленій, за искренность его желаній блага. Вотъ отрывокъ изъ письма Кир?евскаго къ матери, писаннаго незадолго до кончины Жуковскаго.

„Съ т?хъ поръ, какъ я вамъ писалъ, я получилъ письмо отъ Жуковскаго, въ отв?тъ на мое. Удивительный челов?къ этотъ Жуковскій. Хотя, кажется, знаешь необыкновенную красоту и возвышенность его души, однако при каждомъ новомъ случа? узнаешь, что сердце его еще выше и прекрасн?е, ч?мъ предполагалъ. Онъ почти кончилъ свою Одиссею, работая надъ нею постоянно, и перевелъ, и уже почти напечаталъ 23 п?сни съ половиною, – и оторвался отъ этой работы, потому что пришла страстная нед?ля, и онъ сталъ гов?ть. Въ это время получилъ онъ мое письмо съ просьбою. Для гов?нья онъ оставилъ Одиссею; но для добраго д?ла въ ту же минуту нарушилъ свой святой шабашъ, и написалъ длинное и прекрасное письмо къ принцу Ольденбургскому, другое къ Б. и третье ко мн?. Эту жертву, конечно, Богъ приметъ, какъ живую молитву сердца”.

До пятнадцатил?тняго возраста Кир?евскіе оставались безвы?здно въ Долбин?; у нихъ не было ни учителей, ни гувернеровъ4; они росли и воспитывались подъ непосредственнымъ руководствомъ матери и вотчима. Въ 1817 году А. П. Кир?евская вышла замужъ за своего внучатнаго брата Ал. Ан. Елагина. Елагинъ, горячо и н?жно любившій Кир?евскихъ, былъ ихъ единственнымъ учителемъ до 1822 года; и молодой Ваня Кир?евскій привязался къ своему второму отцу вс?ми силами своей любящей души. Кир?евскій развивался быстро, не говоря уже о томъ, что онъ еще въ деревн? прекрасно выучился по Французски и по Н?мецки, коротко познакомился съ литературами этихъ языковъ, перечелъ множество историческихъ книгъ и основательно выучился математик?. Еще въ Долбин? началъ онъ читать философическія сочиненія, и первые писатели, которые случайно попались ему подъ руки, были Локкъ и Гельвецій, но они не оставили вреднаго впечатл?нія на его отроческой душ?5. А. А. Елагинъ, въ начал? усердный почитатель Канта, котораго „Критику чистаго разума” онъ вывезъ съ собою изъ заграничныхъ походовъ, въ 1819 году черезъ Веланскаго познакомился съ сочиненіями Шеллинга, сд?лался его ревностнымъ поклонникомъ, и въ деревн? переводилъ его письма о догматизм? и критицизм?. Св?тлый умъ и врожденныя философическія способности И. В. Кир?евскаго были ярки въ этомъ, почти что отроческомъ возраст?; прежніе литературные разговоры, во время длинныхъ деревенскихъ вечеровъ не р?дко стали зам?няться бес?дами и спорами о предметахъ чисто философическихъ; и когда Елагины, для дальн?йшаго воспитанія д?тей, переселились въ Москву, молодой Кир?евскій явился (1822) въ кругу своихъ сверстниковъ знакомымъ со многими положеніями тогдашней Германской философіи.

Въ Москв? (1822) И. В. началъ учиться по Латыни и по Гречески, и выучился сколько требовалось тогда для экзамена6, бралъ уроки у Снегирева, Мерзлякова, Цв?таева, Чумакова и другихъ профессоровъ Московскаго Университета; слушалъ публичныя лекціи профессора Павлова, и выучился по Англійски. Н?которые уроки онъ бралъ вм?ст? съ Ал. Ив. Кошелевымъ, и съ этихъ поръ начинается дружба Кир?евскаго и Кошелева, кр?пкая на всю жизнь. Они вм?ст? выдержали такъ называемый комитетскій экзаменъ, и въ одно время вступили на службу въ 1824 году, въ Московскій Главный Архивъ Иностранной Коллегіи. Въ это время въ Архив?, подъ просв?щеннымъ начальствомъ Алекс?я ?едоровича Малиновскаго, служилъ цв?тъ тогдашней Московской молодежи, – архивные юноши, какъ называлъ ихъ Пушкинъ. Товарищами Кир?евскаго были: Веневитиновы (Д. В. и А. В.), В. П. Титовъ, С. П. Шевыревъ, И. С. Мальцевъ, Н. А. Мельгуновъ, С. А. Соболевскій и многіе другіе. Изъ нихъ составился первый кругъ друзей Кир?евскаго, и къ нему примкнули питомцы Московскаго Университета: Н. М. Рожалинъ, М. А. Максимовичъ и М. П. Погодинъ. Это было цв?тущее время Русской Словесности, ознаменованное яркими усп?хами Пушкина; вокругъ него начинала св?титься блестящая плеяда первоклассныхъ поэтическихъ талантовъ; имена Баратынскаго, Языкова, Барона Дельвига, Веневитинова, Хомякова, начали не р?дко мелькать въ альманахахъ и журналахъ того времени. Они навсегда останутся драгоц?ннымъ украшеніемъ Русской Словесности; – но рядомъ съ возникновеніемъ д?ятельности чисто литературной, въ Москв? стала возникать въ это время новая умственная д?ятельность, подъ вліяніемъ философіи Шеллинга. Въ 1821 году профессоръ М. Г. Павловъ, по возвращеніи изъза границы, читалъ въ Университет? и въ Университетскомъ благородномъ пансіон? лекціи о природ?. Впечатл?ніе его лекцій было сильное и плодоносное, возбудившее въ тогдашнемъ покол?ніи Москвичей сочувствіе къ философіи Германской. Однимъ изъ первыхъ ея поборниковъ явился тогда питомецъ Московскаго Университета, князь В. ?. Одоевскій, собиравшій у себя небольшой кругъ молодыхъ литераторовъ, во имя Любомудрія , и съ 1824 года издававшій свою 4хъ книжную Мнемозину, въ начал? которой была пом?щена прекрасная статья его учителя Павлова о способахъ изсл?дованія природы. Къ этому кругу принадлежалъ Кир?евскій съ своими архивскими сослуживцами, между которыми самою блестящею и любимою надеждою былъ Д. Веневитиновъ, „рожденный для философіи еще бол?е, ч?мъ для поэзіи”7 но по несчастію, у той и другой отнятый преждевременною неожиданною смертью. Еще въ исход? 1826 года, когда, прі?хавши въ Москву, Пушкинъ такъ дружно сошелся съ Веневитиновымъ и сблизился съ его товарищами, у нихъ состоялся новый литературный журналъ, Московскій В?стникъ, подъ редакціей М. П. Погодина. Кир?евскій не выступалъ еще на литературное поприще, къ которому готовился, и на которомъ начинали д?йствовать его товарищи. Къ этому времени (1826 и 1827) относятся первыя уц?л?вшія его письма, и мы пом?щаемъ ихъ зд?сь вполн?.

КЪ А. А. ЕЛАГИНУ.

1826 Августъ.

„Вы ко мн? не хотите писать, милый папенька, потому, что въ грустномъ расположеніи духа, а я гораздо лучше бы хот?лъ отъ васъ получить грустное письмо, нежели шуточное, и пишу къ вамъ теперь именно потому, что мн? не весело. Въ эти минуты душа невольно какъто обращается къ тому, что всего дороже, и забываетъ все, что ее разс?явало, и вс? обыкновенныя занятія, которыя, скользя только по поверхности ея, не доходили въ глубь. Я, по крайней м?р?, во время печали невольно ищу предмета, который бы вполн? занималъ всего меня, который бы заключалъ въ себ? не одно опред?ленное желаніе, не одну опред?ленную мысль, но входилъ бы во вс? желанія, во вс? мысли, и если что нибудь живое на земл? можетъ быть такимъ предметомъ полнаго я, то, безъ сомн?нія, это вы и маменька. Ибо вы оба служите для меня связью всей прошедшей моей жизни, и входите во вс? т? планы, которые воображеніе строитъ въ будущемъ, которые, можетъ быть, не сбыточны, но которые трогаютъ самыя чувствительныя струны моего сердца. На всемъ пути жизни моей (которую, признаюсь, люблю од?вать въ блестящія краски) я вижу васъ непрем?ннымъ сопутникомъ моимъ, и до сихъ поръ не рождалось у меня ни одного желанія, ни одной надежды, которыя бы вполн? занимали меня, и которыя бы могли исполниться безъ васъ. Вотъ почему и думается объ васъ, когда грустно, а если думается, то и пишется. Но, впрочемъ, мысли эти не связываются ни съ ч?мъ т?мъ, что у насъ теперь д?лается, ни въ чемъ изъ того, что насъ теперь занимаетъ, и связываются только съ т?мъ, что занимаетъ меня всегда, къ чему я постоянно возвращаюсь отъ вседневныхъ занятій. И такъ, если бы писать къ вамъ объ томъ, о чемъ думается, и такъ, какъ хочется, то я не писалъ бы къ вамъ ни объ васъ, ни обо мн?, ни объ нашемъ, но писалъ бы къ вамъ о высочайшемъ счастіи, о средствахъ къ общему нашему достиженію онаго, о самоусовершенствованіи, и т. п. Не знаю, впрочемъ, въ какую минуту вы получите письмо мое; можетъ быть, въ минуту холодную, – а мн? бы не хот?лось профанировать моихъ мыслей. И такъ, если вы хотите, чтобы я къ вамъ писалъ, то об?щайте мн?, что вы иначе не распечатаете письма моего, какъ тогда, когда вамъ будетъ грустно. Это необходимое условіе для того, чтобы понять меня, какъ я того хочу”.