Что мысли Сперанского браты с своего собственного опыта, что он говорит о том, что сам проходил делом,—это видно из самых речей его. Он изображает дело ду­ховной жизни в настоящем виде и очень здраво. Пробежав наскоро в первый раз эти письма, я думал было обличать неправости их; но, вникнув потом получше во все высказанное в них, отказался от этого несправедливого покушения.

Тут неверны только некоторые термины и фразы, заимствованные не из наших книг. Стоит только дать этим выражениям настояний смысл, какой они должны иметь по ходу мыслей, и для критики не останется места. Да и вообще критиковать мысли о духовных предметах очень неудобно. Состояния духовные похожи на прохождение по комнатам, полным разнообразных предметов, которые неодинаково видятся с неодинаковых точек зрения.

Проходящий одно видит, а другое не видит, потому что оно заслонено чем нибудь; и что видит, то видит со стороны к нему обращенной, которая может иметь черты, не похожие на черты противо­положной стороны, видимой другим зрителем. И даже общий обзор может быть неодинаков при разности мест, с которых смотрят; а тут свет и тени, своя сила зрения, и взаимное соотношение предметов оказывают влияние на понятия зрителя.

Все это приложимо и к пишущим о духовных предметах. Когда пишущий пишет с сво­его опыта, надобно принять то, как он сви­детельствует. Несправедливо и подозревать его в неискренности и мерять своею меркою. Только теоретики, редко попадающее на ис­тину в своих умозрениях, подлежат суду — и суду не умозрения, а опыта. При всем том нахожу совершенно справедливым отличать в письмах Сперанского намеки на свои духовные состояния, взгляд самого Сперанского на эти состояния, и его собственный язык о том.

Последние два — лично принадлежат Сперанскому, первые— общее достояние. Полагаю, что можно бы иначе подумать и иначе высказаться о своих состояниях. И если вы увидите какую раз­ность в моих речах с речами графа Сперанского, — она будет касаться именно этого необходимого различения. Мои речи будут идти параллельно речам Сперанского. Это будут две картины, - одна против дру­гой.

Разница вся, может быть, будет в том, что в одной будет свет и тени, а в другой одни общие очертания. Мне приходило на мысль, не лучше ли было бы собрать в одно все, высказанное графом Сперанским о духовной жизни, что­бы полнее охарактеризовать его самого с этой стороны, как он охарактеризован со стороны общественной деятельности. Но это повело бы нас на долгий и далекий труд, а между тем, может быть, и не придется достать все, сюда относящееся.

Потому, оставляя этот замысел, не безъинтересный, по­спешу удовлетворить вашему желанию, огра­ничивая мою речь кругом понятий, выраженных в предлежащих письмах. Составитель предисловия к письмам графа Сперанского говорит, что в них выска­зался созерцательный квиэтизм великого тру­женика. Останавливаюсь на этой фразе, дабы сказать, что нельзя без разбора употреблять это слово, выражающее неправое направление внутренней жизни, равно как и мистицизм — всякий раз, как случится встретить чью либо речь о духовной жизни: ведь и истин­ная христианская жизнь есть жизнь, доста­вляющая глубокий покой, сокровенная и таин­ственная.

Сперанский не был ни квиэтист, ни мистик, хоть и говорит словами мистиков, и даже речи свои называет мистическим богословием. Он был человек, развивший в себе полную христианскую жизнь, и, утвердившись духом в Боге и Господе Иисусе Христе, все прочие силы души и тела обращал на служение Богу, исполнением Его заповедей во всех обстоятельствах сво­ей жизни, во славу Божию и спасение свое и братий своих о Господе.

Такова норма христианского совершенства, и он приближался к ней, сколько это доступно для человека в семейном быту, и на административном и гражданском поприще. Наглядное оправдание его от нареканий в квиэтизме и ми­стицизме представляют его молитвенное обращение к Божией Матери, к Ангелу-Хра­нителю, его ro вени e , исповедь и причащение, чтение слова Божия и простое его понимание, а тем паче чтение житий святых.

Все это такие занятия и действия, на которые ни за что не согласится самый плохой мистик и квиэтист. Что язык похож на язык мистиков западных, это, вероятно, потому, что он писал к лицу, знакомому только с западными писаниями о внутренней жиз­ни, и что сам, перечитывая эти писания, вместе с тем лицом и, может быть, для него только, невольно набрался и оборотов их речи.

Его же собственный язык, ко­нечно, был язык православно-церковный, язык св. отцев и Добротолюбия, о котором он сам говорит в своих письмах. По­тому-то граф Сперанский и избежал уклонений от истины, что наперед знал из этих верных источников точную характе­ристику сокровенной во Христе жизни, и не смотря на то, что читал полные заблуждений писания западников, соблюл трезвость мысли.

как пишет тот же составитель предисловия, то есть, здравое воззрение на внутреннюю во Христе жизнь, и умел провести верную чер­ту между ею, как она есть, и между тем, как изображают ее лже-мистики. Мистицизм и квиэтизм суть болезненные порождения ложно направленной религиозности. Они явились и возможны были только на западе, в отпадших от св.

Церкви христианских общинах, и преимуществен­но во время брожения умов, произведенного протестанством и реформацией. Они искали доброго дела,—живого общения с Богом, но не тем путем искали; а главное, надея­лись своими усилиями и как бы по праву завладеть тем, что надлежало ожидать от милости Божией, и что надлежало принять, как дар этой милости.

В напряжениях этой самонадеянной самодеятельности разгоралось воображение, и порождало мечтательные ожидания, которые, как жарко желаемые, скоро показались и сочтены исполнив­шимися, и цель трудов достигнутою. Все это раскрашивалось   самыми привлекатель­ными красками, и представлялось в образах прелестных, в мечтательных заоблачных созерцаниях.