Сперанский коснулся верхнего условия, которое исполняется у самого преддверия к царствию. Когда образуется в душе такое настроение—скоро придет и ц apc тви e внутрь; только оно образуется после долгого, своеличного труда, когда душа уже все переиспытает искренно, и во глубине своей начнет носить взывание: ,,имиже веси судьбами, спаси мя,,. Но тут же тотчас явится н вседействие Божие: ибо где ничего уже не остается своего, там привлекается действование Бога, обычно все творящего из ничего.

Вот это-то последнее условие и обозначает здесь Сперанский. Других же условий касается в других местах: о подвижничестве говорит во втором письме, рассуждая о говении, которое есть сокращенное и усиленное подвижничество; об умной же молитве поминает в третьем. Таким образом, мы просмотрели почти уже все первое письмо. Остается еще слово-другое сказать о двух предпоследних отделениях этого письма, в которых выра­жается похвала состоянию проявления внутрь царствия Божия.

В первом,—третьем от конца,—пишет­ся так: „В этом-то состоянии начинает раздавать­ся внутреннее слово; это-то состояние собствен­но называется состоянием благодати; это-то состояние служит исходом учения Ии cyca Христа, и лишь это состояние Он пришел возвестить и уготовить нам. Все то, что предшествует этому состоянию (что я назы­ваю азбукою)

, составляет область Иоанна Предтечи, который уготовляет пути, но не есть путь." Тут все верно; только некоторые фразы неточны. „Внутреннее слово начинает раздаваться",—лучше бы сказать так: являются чувства, обученные в рассуждении добра же и зла (Евр. 5, 14). Во всех случаях из сердца исходит определение, как должно поступить.

Другого значения этой фразе давать не следует; иначе вступим на путь квакеров, иллюминатов и всех мистиков, у которых внутреннее слово заменяет внешнее Б o жи e откровение, совсем почти ими оставляемое. Оно сказывает им не что либо практическое, а всегда открывает сокровенности духовного ми pa . Так как у неочищенной души трудно раз­личить внутри собственно Божие слово, ибо в ней много словес, как при смешении языков у вавилонской башни, то определить себя на безусловное ему следование небезо­пасно,—зайдешь к мечтательным теориям, планам и предприятиям пагубным.

Состояние благодати начинается с крещения, а у падавших по крещении—с покаяния. Но оно является в двух видах: сначала оно бы­вает скрытное, это во все время подвига, а потом явное, — это по очищении сердца и раскрытии царствия: Божия внутрь. Здесь речь о последнем, названном у него после еще состоянием ощутимого богообщения. Исходом учения Господа нашего Иисуса Христа было: покайтеся, а концом то, о чем здесь речь.

К нему приидем, и обитель у него сотворим, обетовал Господь (Иоан. 14, 23) и молился, да все едино будут в Нем и Отце, силою Святого Духа, как Они едино суть (Иоан. 17, 21. 23). К этому направлено все домостроительство спасения, все совершенное Господом и св. Апостолами, и совершаемое св. Церковью. Все приготови­тельные подвиги, о коих мы говорили, действительно, похожи на дело Иоанна Предте­чи, и не его только, но и всего ветхозаветного устроения; а между тем, они также не­обходимы, как необходимы были Ветхий Завет и Иоанн Предтеча.

Во втором — предпоследнем— говорится: „Это же состояние зывается собственно мистическим бого c ловием. Это не книжное учение. Наставник в нем Сам Бог, и Он сообщает Свое учение душе непосред­ственно, без слов,—способом, который не­возможно объяснить словами. Это богословие есть мистическое не потому, что оно заключает в себе тайны, сокрытые от толпы, но потому, что чувства, возбуждаемые им в душе, и истины, ими раскрываемые со­вершенно несообщимы, и нет слов, чтоб их объяснить.

Это апокалипсическое пись­мо, которое может прочесть лишь тот, кто его получает." Вот тут уж и фразы и мысли все поч­ти неверны. Никто из отцев и учителей Церкви не называл этого состояния мистическим богословием. Такое название выду­мали мистики, — и выдумали неприлично, ибо не пристало называть так состояния всей духовной жизни, так как богословствование есть дело одной умственной стороны.

Впрочем, это бы еще ничего; но последующие за тем речи вталкивают в опасную область мечтательных, льстивых ожиданий чего то необыкновенного, каких-то откровений. Откровения—болезнь мистиков. У них вся забота об умовой стороне, и все ожидания их вращаются около постижения сокровенных таин миробытия; тогда как существо дела в духовной жизни — многотрудная работа над собою, в видах очищения сердца от страстей.

И даже когда это будет достигнуто, обещается не откровение таин, а блажен­ное богозрение (Матф. 5, 8). В откровении Божием передано нам вполне достаточно о Боге, Божественном порядке вещей и о всем нужном для нашего спасения. Других откро­вений ожидать не следует; они и не даются. Между тем, однакож. эта речь Сперанского не во всем объеме несправедлива.

В ней не­верно только то, будто бы сообщаются какие-то необыкновенные откровения, истины неизъяснимые и несообщимые. По раскрытии в нас царствия, точно, происходит нечто похожее на откровения, только не чего либо нового, а того же, что уже открыто, и что уже известно было нам по уму, а не по опыту. Тут дается сердцем ощутить все Божественные истины, и теоретические, и практические, составляющие существо хрисианства, или нашего богообщения в Господе Иисусе Христе, благодатию Святого Духа.

И прежде они были ведомы, но совсем не так, так что незнавшим их теперь думается, что они получают нечто новое. Это похоже на то, как, читая путешествие, напрягаешься вообразить все по описанию, и думаешь, что все знаешь; а когда придется взглянуть на все своими глазами, то находишь все совершенно новым, словно прежде ничего о том и не воображалось. Возьмем одну главную мысль.

Христианство, то есть, вера в Господа Иисуса Христа и общение с Ним, есть спасени e или избавлени e нас от решительных зол, ничем другим неотвратимых. B с e это исповедуют, но только исповедание это до времени есть умовое верование; когда же вступит кто в то состояние, о котором речь идет, тогда он начинает носить в себе чувство спасения и избавления.