Дорожишь всем, а между тем чувствуешь, что от всего следует отрешиться. Таким образом, относи­тельно всех чувств, наиболее существен­ных для благочестия (говорю о молитве, о смирении и об отрешении), живешь почти в постоянном, противоречии." О6е эти черты — самомнение и дорожание всем—качествуют в предыдущем состоянии,—и не они одни, а и все прочие недобрые чувства и страсти живут в сердце, там спрятаны и из него выходят, когда искушают.

От того и противоречие или посто­янный разлад с собою; ум и сознание требуют одного, а сердце держит свое. В состоянии же благодати или ощутимого богообщения все страстное и неправое извергает­ся из сердца: там вселяется  благодатный огнь и начинает пережигать все наше есте­ство из средоточия его. Дурные домыслы и страсти уже не из сердца исходят, а нападают со вне и искушают, ища пробраться опять внутрь, но всегда бывают отражаемы.

Что касается до указанных здесь чувств, то именно на совершенном их погашении и созидается истинно духовная, внутренняя жизнь. Только тогда, когда невозвратно отхо­дит всякая самонадеянность и самоуверенность, эти чада гордости, всякое дорожание чем либо и всякая надежда на что либо, кроме Бога,—только тогда и открывается доступ к нам Божию вседействию, возжигающему в сердце огнь жизни о Господе.

Вот что, наконец, говорится о действиях: „Поведение, вообще, становится правиль­нее, совесть чувствительнее; слабости пред­ставляются пороками, пороки преступлениями." Это решительно так. Неотходно стоя умом в сердце пред лицем Господа, человек всякое свое дело, и внутреннее и внешнее, со всеми соприкосновенностямн, обсуждает так, чтоб оно вполне было угодно Господу зримому.

Страх Божий—председатель в этом суде; рассуждение помыслов—делопроизво­дитель; совесть — судия, полагающий окон­чательное p еш e ни e . Заседание этого внутреннего совета непрерывно. Потому-то у такого человека все дела совершаются не иначе, как по верному сознанию воли Божией на них—велики ли они, или малы. Ничто не делается как попало; вну­три идет трезвенное и осмотрительное самоуправление.

Господь, возобладав над сердцем, дает на то силу человеку. И он силен бывает не только противостоять внешним обстоятельствам но и течению внутренних изменений и двнжений. Свойство царствия Божия таково, что человек, возымевший Бога Царем своим, сам воцаряем бывает над собою и всею своею жизнью, и все обраща­ет в способ богоугождения. А до этого что бывает?

„Не углубляешься, пишет далее Сперанский, достаточно в сердце; признаешь себя за великого грешника, но в тоже время го­воришь ce бе: „таков человек," и, обобщая таким образом свою испорченность, умаля­ешь ее хитрыми изворотами своего самолюбия, скрываешь ее от себя и живительный огнь раскаяния лишь скользит по язве. Это самое плачевное заблуждение!" Но как этому и быть иначе?

Не установился внутри, ну и не видишь, что такое там деется, и как деется. Там все течет само собою, без удержи и самовластного направления, а вслед за тем и вовсе вне так делается, как поведут обстоятельства. От такого механизма жизни, неправости не замечаются, разве уж резкие какие и большие, как бревно; а не будучи замечаемы, не вызывают раскаяния и заботы об исправлении, — и живет человек как живется.

Хоть и положил он н a ме pe ни e жить, как следует, да совладать-то с собой сил не имеет. Объяснив, какое влияние имеет благодат­ное состояние на все отправления внутренней жизни, Сперанский делает теперь обший из того вывод. Но как самое объяснение у него более уклонялось к предыдущему состоянию искания, так тоже состояние характе­ризует и общий вывод.

„Подведем, говорит он, итоги: мало света, беспрестанное противоречие в чувствах, много нечистоты в действиях: таково это состояние, которое я называю состоянием томления. Томление—истинное ему название, ибо чувствуешь себя неспособным отступить, слишком слабым, чтоб идти вперед, и, однакож, несчастным, остава­ясь на месте. Сидя около купели, проводишь года, восклицая: „человека не имам.

" О, когда придет c п ace ни e Израилево, чтоб бросить нас в эту живительную купель! Каким образом Он, принятый нами в се­бя, дает нам томиться таким образом? Он внутри нас; но нас самих там нет, Итак, нужно нам туда вернуться. Довольно читать,—нужно действовать; довольно глядеть, как ходят другие, —надобно ходить самому. " К этим прекрасным мыслям и внушениям нечего прибавить.

Хочешь внутренней жизни, — войди внутрь. Но как войти, —об этом мы поговорим в следующем письме.       Письмо десятое. Как войти внутрь, об этом было уже говорено. Можно бы прибавить только: устройся так и держись этого строя терпе­ливо, ожидая Божия посещения. Милостив Бог,—получишь несомненно, только в час, в который и не чаешь, ибо оно не прихо­дит с усмотрением.

Но наше внимание должно останавливаться на том, что гово­рит об этом Сперанский. Припомните, что он уже касался этого предмета в первом письме, но не высказался вполне. Там он упомянул о последнем условии к получению сего дара, а здесь говорит об образе первого вступления в путь, ведущий к тому,—таком образе, которым можно изме­рять шаги вперед на этом пути.

Именно он говорит об удалении по временам от ми pa для того, чтобы поглубже заняться со­бою, об исповеди и причащении. Хоть эти три действия он называет тремя шагами, но в практике нашей Церкви это одно де­ло—говение. Что за дивное у нас учреждение—это говение! Хочет-не хочет человек, но глубже займется собою и усерднее припадет ко Гос­поду; а тут, неведомо как, у одного засеменяется решение исправить свою жизнь, у другого зарождается забота от внешней исправности перейти к внутренней, у третьего возгорается огнь внутренней пред Богом жизни; далее —поддерживается и уси­ливается этот огнь строгим исполнением сего же учреждения, во все положенные у нас посты, и кроме их.