» — обращался он к каждому приходящему к нему. Да, мир растет в знании, в технике, в умении, как мы говорим, управлять силами природы; и все это будет ни к чему, все это ни на йоту не улучшит жизни на земле, пока каждый из нас не приимет в самое сердце того, что один великий поэт (П. Клодель) назвал «вечной детскостью Бога». ПРИМЕЧАНИЕ: 1. А. А. Блок. «Голос из хора» (1910—1914). — Прим. сост. 2. Л.

Фейербах: «Человек есть то, что он ест». — Цитата из книги «Наука о природе и революция» («Die Naturwissenschaft und die Revolution», 1850); стала широко известна благодаря В. С. Соловьеву, который приводит эту строку в своем «Кризисе западной философии». 3. См.: Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. С. 295. — Прим. сост. 4.

Имеется в виду Александр Браун, герой романа М. А. Алданова «Пещера»(1935). См.: АлдановМ.А. Собр. соч. в 6 т. М., 1991. Т. 2. С. 390-391, 408. — Прим. сост. 5. Л. Пастернак. Неточная цитата из стих. «Я понял: все живо...» (1935). («И мы по жилищам / Пройдем с фонарем, / И тоже поищем, / И тоже умрем.) — Прим. сост. 6. В. С. Соловьев. «Бедный друг, истомил тебя путь...» (18 сентября 1887 г.). — Прим.сост. 7. Бл. Августин. Исповедь. Кн. I. Гл. 1. — Прим. сост. 8. Ф. Ницше. «Так говорил Заратустра», ч. 1: «О любви к ближнему». — Прим. сост. III.«ОБРАЗ ВЕЧНОСТИ» (БЕСЕДЫ О ЛИТЕРАТУРЕ) 1. Писатель-христианин (Две беседы о творчестве А. И.

Солженицына в связи с присуждением ему Нобелевской премии) 1 В своем романе «Раковый корпус», говоря об одном из своих героев, Солженицын пишет: «... весь смысл существования — его самого <...> и всех вообще людей представлялся ему не в их главной деятельности, которою они постоянно только и занимались, в ней полагали весь интерес и ею были известны людям.

А в том, насколько удавалось им сохранить неомутненным, непродрогнувшим, неискаженным — изображение вечности, зароненное каждому»[1]. Изображение вечности, зароненное каждому... Сознавал ли Солженицын, когда писал эти удивительные строки, что он давал лучшее определение своего собственного творчества, духовный портрет самого себя? Ибо, как это ни покажется странным, все творчество его, кишащее, до отказа заполненное людьми, их заботами, их горестями и радостями, их маленькими победами и поражениями, страхом и надеждой, есть все-таки и прежде всего изображение вечности.

И именно это делает Солженицына сейчас писателем действительно несоизмеримым, писателем с большой буквы. Открывая любую вещь Солженицына, только приступая к чтению, мы сразу знаем, что все в ней отнесено к чему-то другому, главному, несказанному, но тому одному, из-за чего не только можно — нужно с такой любовью, с таким вниманием быть обращенным к людям и к их всегда маленькой, всегда быстротекущей и почти призрачной жизни.

Символом этой отнесенности в романе «В круге первом», например, является Рождество. Действие романа происходит в рождественские дни. Об этом сказано очень мало — немного вначале и затем в этом вопросе, который появляется то тут, то там, на протяжении всего произведения, вопросе о елке — устроить ли елку? Позволят ли елку?.. Зачем понадобилось Солженицыну это Рождество?

О нем, кроме группы иностранцев, никто как будто не думает на этой страшной шарашке. Но вот, оно есть, оно вспыхнуло своим светом вначале, и этот свет незримо озаряет все эти страницы, всю эту мучительную безнадежную повесть. И оно есть в повести потому, что для Солженицына оно есть в мире. Так же, как есть в мире эта странная, ни на что не похожая книжка рассказов Толстого[2], случайно попадающая в палату «Ракового корпуса», попадающая только для того, чтобы отнести всех этих страдающих и умирающих людей к главному — чтобы ясным стало изображение вечности, зароненное каждому.

Мы говорим сегодня о Солженицыне, потому что он получил Нобелевскую премию — высшую награду, высшее признание, которое может на этой земле получить писатель. Мы знаем, конечно, что не Солженицыну нужна эта премия, она нужна нам — русским людям, где бы мы ни находились. Нужна, потому что ею явлена миру настоящая Россия, а не та — отдельная, казенная и тюремная, вечным изображением которой останется солженицынская шарашка.

Но на глубине, конечно, не в премии дело, не в этом человеческом признании. На глубине для нас важно то, что Солженицын, как и его предшественник на этом пути славы и мученичества, Пастернак, — христианин. Мир отрекается от Христа, мир гонит Христа, мир утверждает, что ему не нужен Христос. И впереди этого безбожного мира, отрекшегося от изображения вечности в себе, стоит, увы, наша страна — и это наш позор, и это наш ужас.

И вот из недр этой страны приходят и вырастают один за другим эти гиганты духа, и говорят «нет», и смывают с нас и с России этот позор и этот ужас. И мир в них, а не в постылой казенщине, узнает и признает и приветствует подлинную, вечную, необходимую — как говорит постановление Шведской Академии — Россию. Дорогие слушатели! Какая чистая и глубокая радость знать и сознавать, что великие писатели безбожного и материалистического периода нашей истории — Ахматова, Пастернак, Солженицын — начертали имя Христа, веру во Христа, радость о Христе на своем творчестве.

Что изображение вечности, которым озарено это творчество, — это образ Царства Божия, той радости и мира в Духе Святом (Рим. 14:17), в котором родилось христианство. Нам говорят: нет и не бывает чудес. Но разве не чудо этот светоносный взрыв солженицынского творчества над мрачной и унылой тучей страха, подлости, приспособленчества и уродства?

Разве не чудо этот удивительный человек, смотрящий так умно, так пристально, так любовно на своих фотографиях, прямо в душу каждому из нас, и как бы говорящий: «Не бойся!» Я не боюсь, и ты не бойся. Ибо есть высшая правда, есть совесть, есть Бог, есть Христос, и есть подлинная и вечная Россия. Когда-то Тютчев написал свое знаменитое стихотворение о России: Изнуренный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя.

И тогда многим это показалось преувеличением. Но теперь мы знаем, что это правда. Знаем от Ахматовой, знаем от Пастернака, знаем теперь от Солженицына. Знаем, что никакие гонения, никакие диалектики и никакие обманы не убили и не отравили главного — изображения вечности, зароненного не только каждому человеку, но и каждому народу. Внешне творчество Солженицына наводнено рабами.