И не в уличный гул он, дверь отворивши руками, шагнул, но в глухонемые владения смерти. Он шел по пространству, лишенному тверди, он слышал, что время утратило звук. И образ Младенца с сияньем вокруг пушистого темени смертной тропою душа Симеона несла пред собою как некий светильник, в ту черную тьму, в которой дотоле еще никому дорогу себе озарять не случалось.

Светильник светил, и тропа расширялась. (март 1972) Ни о цене подарка, ни о том, откуда он, спрашивать не принято, за подарок можно только благодарить. ПРИМЕЧАНИЕ: 1. Солженицын А. И. Раковый корпус. Париж, 1968. Ч. 2. Гл. 30: «Старый доктор». С. 360—361. — Прим. сост. 2. «Чем люди живы?» (см. гл. 8, часть 1 романа: Солженицын А. И. Раковый корпус. Париж, 1968. С. 94—99). — Прим. сост. 3. Солженицын А. И. Раковый корпус. Париж, 1968. Ч. 2. Гл. 30: «Старый доктор». С. 360—361. — Прим. сост. 4. В. А. Жуковский. «Таинственный посетитель» (1824). — Прим. сост. 5. К. Н. Батюшков. «Послание к другу» (1815). — Прим. сост. 6. К. Н. Батюшков. «Надежда» (1815). — Прим.сост. 7. Лев Шестов. А. С. Пушкин // Лев Шестов. Умозрение и откровение. Париж, 1964. С. 338. — Прим. сост. 8. Там же. С. 337. — Прим. сост. 9. Е. А. Баратынский. «Когда, дитя и страсти и сомненья...» (1844). — Прим. сост. 10. М. Ю. Лермонтов. «Когда волнуется желтеющая нива...» (1837). — Прим. сост. 11. Е. А. Баратынский. «Молитва» («Царь Небес! Успокой...». 1842 или 1843). — Прим. сост. 12. Ф. И. Тютчев. «День и ночь» (1839). — Прим. сост. 13. Ф. И. Тютчев. «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.» Прим. сост. 14. Ф. И. Тютчев. «Эти бедные селенья...» (13 августа 1855 г.). — Прим. сост. 15.

«Имей всегда сосредоточенное устремление... на одно». — В. В. Розанов. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 299. — Прим. сост. 16. В. В. Розанов. Опавшие листья. Короб 1. // Соч.: В 2 т. Т. 2. М. 1990. С. 328. — Прим. сост. 17. Жид Андре (1869-1951), Клодель Поль (1868-1955), Кокто Жан (1889-1963), Мориак Франсуа (1885-1970). — Прим. сост. 18. Папа Пий IX (1846—1878)

, вскоре после своего избрания Папой объявил амнистию всем политическим заключенным и вообще отличался своими либеральными взглядами. Но после его бегства в Гаету в 1848 году, когда австрийские и французские войска занимали Италию, и возвращения после оккупации, итальянцы стали с презрением относиться к Пию IX. Папа стал преследовать всякое свободомыслие и либерализм.

Синтез его суждений содержит энциклика «Quanta cura» и приложение к ней «Силлабус» — «Перечень главнейших заблуждений нашего времени» (1864), осуждающие лозунги социалистов, коммунистов и других заговорщиков, угрожающих свободе Церкви. — Прим. сост. 19. «Один русский парижский поэт» — Г. В. Адамович (1892, Москва — 1972, Ницца); неточная цитата из стихотворения «Без отдыха дни и недели...» (Единство. Стихи разных лет. Нью-Йорк, 1967. С. 10). — Прим. сост. V.

«ДУХОВНЫЕ СУДЬБЫ РОССИИ» Выступление на съезде в Сиклиффе, штат Нью-Йорк Мой доклад, озаглавленный в программе съезда «Духовные судьбы России», я начну с вопроса, который, во-первых, можно объективно поднять и который, во всяком случае, я сам к себе обращаю и обратил, когда готовился к выступлению; а именно: кто я, чтобы об этих судьбах что-то говорить, брать на себя какие-то по этому поводу рассуждения, предложения и так далее?

Даже вот сейчас, в этом собрании, находятся люди, которые прожили значительную часть своей жизни, и, пожалуй, большую, в России, которые действительно суть плоть от плоти и кровь от крови ея. И, собственно, они могут спросить: а кто Вы такой, чтобы об этом говорить? Вы там не были! И правда — я там не был. Все это может быть чисто отвлеченным, абстрактным.

И я считаю этот вопрос совершенно законным и хотел бы с него начать, ибо, в сущности, ответом на него является в каком-то смысле весь мой доклад. Сейчас идет и, наверное, будет еще долго идти страстный, горячий спор о России. Надо сказать, что спор о России есть одно из постоянных измерений русской истории. Россия принадлежит к числу тех стран и наций, которые спорят о самих себе. (

Никогда француз не просыпается утром, спрашивая себя, что значит быть французом. Он совершенно убежден, во-первых, что это очень хорошо — быть французом и что, во-вторых, это совершенно ясно. Тогда как русским свойственно пребывать в постоянном напряженном искании смысла своего собственного существования как России.) И тем более в наши дни, и по причинам, я думаю, вполне понятным, после того совершенно необычайного, страшного по своей глубине обвала, который совершился с Россией в 1917 году и в дальнейшем.

Этот спор опять возник, этот спор идет, и, хотим ли мы этого или не хотим, он будет идти и дальше. А это значит, что становится возможным и даже нужным всякое подлинное мнение, подлинный вопрос, сколь бы частичек он ни был, — вопрос о смысле и духовной судьбе России. Я думаю, что только в этом контексте, из-за того, что этот спор идет и в нем мы все так или иначе участвуем, имеют право голоса и такие, как я и как часть моего послереволюционного поколения, которое хотя и никогда не было в России, не было причастно ее непосредственной жизни, тем не менее (даже родившись за рубежом)

не растворилось до конца в западном море, но осталось обращенным к России... Отсюда некоторый автобиографизм моего доклада, — не в смысле каких-то подробностей: я совсем не хочу вас занимать своей персоной, — но поскольку это применимо не только ко мне одному, но в каком-то смысле и ко всей эмиграции, хотя я и не считаю эмиграцию сколько бы то ни было однородным явлением.

Особенность моего эмигрантского поколения заключается в том, что мы начали свою жизнь с некоторого парадокса. Я, например, родился эмигрантом. Если понятие «эмигрант» предполагает, что человек откуда-то эмигрировал, то я, например, ниоткуда никогда не эмигрировал, я просто родился эмигрантом. И всегда, с тех пор как я себя помню, хотя никогда и не жил в России, сознавал себя, как нечто самоочевидное, безусловно русским.

И это несмотря на то, например, что, проживи до тридцати лет во Франции, я также ощущаю французскую культуру — нет, не французскую нацию — очень близкой, почти своей. А последние двадцать пять лет, могу сказать без всякого преувеличения, я не только принял Америку, но и большую часть своей жизни посвящаю тому, что считаю бесконечно важным, более важным, чем все остальное, — это не без воли Божией совершившееся распространение на весь мир православной веры, которая прежде отождествлялась главным образом с Востоком, с Балканами и Малой Азией, со славянскими землями.

И вдруг в XX веке, в эпоху умаления Православия, уничижения его в местах, где оно цвело, Господь Бог каким-то таинственным образом распространил его по всему миру... И для себя я всегда ощущал это как некий зов и обязанность. И тем не менее ни отдача себя этому делу, ни французское образование никогда не ощущались мною как отход от или как забвение России.