толе мы, мальчишки, не сталкивались с подлинными скорбями, а тем паче с трагедиями. Жизнь ласкала нас, как мягкие, тёплые волны прибоя, которые тихо накатываются на пологий берег, нежно касаясь человеческих ступней. Да, случались беды и неприятности, была физическая боль, но взрослые, всегда окружавшие нас заботой и любовью, умели снимать напряжение своим мудрым словом и успокаивающей улыбкой.

Это была первая ночь в жизни, которую я провёл без сна. Безусловно, невозможно воспроизвести на бумаге всё, что теснилось в сердце и восходило тогда на ум пятнадцатилетнему мальчишке. Под утро, взирая на занимавшийся рассвет и выплакивая остатки душевной чёрствости по отношению к такой родной и такой близкой по её кончине Буле, я изумился мысли, которая вдруг пронзила моё сознание: «Не верю, что её нет!

Моё сердце только-только в полной мере осознало, насколько я её люблю! Эта любовь греет и умиряет мою кровоточащую скорбью душу! Любовь не может быть направлена в никуда! Я чувствую любовь Були ко мне! Любовь соединяет наши сердца и живит их! Значит, бабушка не умерла, но ушла! Она сейчас где-то, но уже не здесь…».

Эта ночь, проведённая не в молитвах, а в слезах и беспорядочных судорогах мысли, стала для меня судьбоносной. Не путём логических умозаключений, а устремлением сердца к родному и бесконечно дорогому человеку, ушедшему в мир иной, я прозрел духовно. Мысль, словно цыплёнок, находившийся дотоле в скорлупе чувственного восприятия видимого мира, – проклюнулась, пробилась сквозь его оковы и тенеты.

Она выпорхнула на совершенно незнакомые просторы мира невидимого, духовного! Бабушка, некогда не сумевшая удержать мою руку на пороге приходского храма, в эту ночь ввела меня в нерукотворный храм веры, едва лишь сама вошла своей душою в вечность!

Сейчас я бы назвал всё происшедшее со мною родами, с тем только отличием, что утробный младенец не сознаёт ничего из происходящего. До сих пор я храню воспоминание о тёмной туче – скорби, сдавившей сознание железным   обручем!   Это   были   «родовые схватки», при которых душа вздымалась и опускалась в желании найти выход из мрачной темницы неверия.

Собственно, неверием отравлен был ум, а сердце… сердце жаждало веры в победоносную силу Христовой любви, которая некогда разорила и отверзла настежь врата смерти! Сейчас я понимаю, что разбил эти замки и отодвинул заржавевший засов со створок сердечной клети Сам Спаситель, прикосновением Своей нетленной десницы просветивший мою душу благодатью!

Новорождённый младенец сначала плачет, едва лишь с мучительными трудами выйдет из материнской утробы, а затем начинает дышать ровнее и мало-помалу совершенно успокаивается, прильнув к родительской груди. Таков был и я в ту тёмную ночь, которая, наконец, уступила место забрезжившему на горизонте рассвету. Душа возродилась! Пройдя сквозь Сциллу и Харибду неверия и самолюбия, сквозь «огонь и воду» скорбей и слёз, моя бессмертная душа увидела, как над ней таинственной Рукой был отдёрнут полог зримого мира, и она вошла – всем своим существом – в мир невидимый.

Это было обретением сначала собственного сердца, а потом и рассудка, сдавшегося под напором любви, которая не требует никаких иных доказательств, кроме самой себя. В то утро на меня снизошла благодать, и невозможное сделалось возможным. В поисках восстановления общения с бабушкой, я обрёл Бога, Которого ещё не знал и не называл по имени, но Он уже простёр мне Свои милостивые объятья, исхитив из непроницаемого мрака – неверия и отчаяния – в Свой чудный Божественный Свет… Наступило время дальнейших поисков.

Они уже были озарены живительной надеждой на встречу…

Поиск

Что имеем, не храним, потерявши – плачем. Кто из нас собственным опытом не дознавал справедливость слов этой русской пословицы? Великое, воистину, видится на расстоянии… Кончина бабушки, без остатка посвятившей нам свою жизнь, произвела переворот в душах троих внуков. Её уход стал импульсом, движущей силой духовного поиска, который повлёк за собой пересмотр всей жизни, с целью найти её сокровенный смысл.

Так бывает и в природе. Вот закованная в зимних льдах река… Берега сокрыты под пеленой снега, склоняются к застывшему руслу деревья, словно укутанные в мягкие песцовые шубы. Солнце полагает свои отсветы на уходящее вдаль белёсое ложе реки, которое являет глазу изумительное многообразие цветовых оттенков – от нежно- и снежно-голубого до матово-розового и золотого. Тишина! Покой!

«Речка движется и не движется», спрятанная под толстым ледовым панцирем. Неслышными стопами приближается «чаровница-весна», каждому дню прибавляя от своих щедрот света и тепла. Проседает снег, становится виден лёд, по местам темнеющий от воды, которая подтачивает изнутри свой прозрачный каземат. И, наконец, наступает половодье… Оно выдаёт себя оглушительным треском льдин, наползающих одна на другую, крошащихся и раскалывающихся на ходу.