Между тем, явление парамнезии, имеющее столь близкое отношение к вопросу о пророческих видениях и вместе с тем служащее источником многих выводов в крайне мистическом направлении, не должно оставаться не объясненным. Было бы поэтому благоразумнее вместо того, чтобы игнорировать многие общеизвестные факты, за неумением их объяснить, предложить, конечно, в виде гипотезы, объяснение, основанное на еще не вполне общепризнанных явлениях.

Ввиду таких и подобных соображений, если мы взглянем на случаи, подобные приведенному рассказу Платона, врача Ж., и другие, как на примеры не ложной, а действительной памяти, то дело предстанет в несколько ином виде. Я уже вижу, читатель, на вашем лице недоумение, а потому спешу выразиться яснее. Дело в том, что если известное явление не встречает с точки зрения логики никаких препятствий, то нет разумных оснований его игнорировать.

В этом отношении всякий существующий предмет и даже уже совершившееся явление не представляют ничего невозможного для восприятия их, – как? – это другой вопрос; но нам важно пока согласиться лишь с тем, что существующее или существовавшее в действительности, стало быть, произведшее известное действие, может оказать то или иное влияние и на нашу психику.

Другими словами, это настолько же возможно с точки зрения логики, как невозможно восприятие еще несуществующего. Условившись относительно этого важного пункта, взглянем на вопрос конкретнее. Возьмем для примера случай с упомянутым французским врачом Ж., которому новая пьеса оказалась знакомой. Оставляя в стороне сображение о вероятности некоторого родственного склада ума двух личностей, позволяющего им независимо друг от друга создавать в области ли науки или искусства аналогичные вещи, а также случайное совпадение, вспомним о существовании весьма редкой способности некоторых лиц мысленно общаться с другими без ведома последних.

Известный журналист Стэд обладает этой способностью в довольно сильной степени. Читатели уже знают, что с ним бывали случаи, когда, сосредоточив мысль на известной личности, находящейся где-нибудь далеко, даже за сотни верст, и задав ей мысленно касающийся ее вопрос, он получает ответ, который автоматически пишется его рукой. Во время спиритических сеансов подобное автоматическое писание составляет обычное явление.

Такое телепатическое общение нашей подсознательной личности с психикой, быть, может, вовсе нам незнакомых лиц, вероятно, чаще всего случается во время активной деятельности нашего второго я, т. е. в гипнозе и сходных с ним формах естественного сна. Представим себе, что врач Ж. находился довольно часто в подобном сне, благоприятном для телепатического восприятия невесть откуда приходящих мыслей, представлений и целых законченных картин.

Тогда возможно, что автор пьесы, показавшейся Ж. настолько знакомой, оказался в бессознательном телепатическом общении с последним как раз в то время, когда, с одной стороны, эта пьеса писалась или обдумывалась, с другой – Ж. был в благоприятном состоянии для восприятия чужих мыслей. Со мной лично был один довольно замечательный случай, который, кажется, может быть отнесен к той же категории явлений.

Когда по окончании гимназии я находился в одном специальном учебном заведении, то в первом же году заболел тифом. Идя в лазарет, я был очень занят мыслью о том, что, пожалуй, расхворавшись, не успею представить к сроку сочинение, которое у меня было окончено и даже переписано, за исключением конца, который я был намерен переделать. Тетрадь я взял с собой в лазарет.

Первые два дня у меня был жар, и я бредил. На третий день жар уменьшился, и я спал ночью спокойно. Под утро я встал, надел халат и туфли, взял из-под подушки тетрадь и прошел в комнату, где врачи прописывали рецепты, назначали порции и т. д. Там я уселся за стол и стал писать. Нужно заметить, что все это я делал бессознательно и впоследствии не сохранил никаких воспоминаний, а о своих действиях я сужу по результатам.

Сколько времени я писал, сказать не могу, но пришедший истопник рассказывал потом, что он меня спрашивал, зачем я так рано встал и как я могу писать почти в темноте (дело было зимой часов около пяти утра, а в лампе огонь был уменьшен до последней степени). Я ему ничего не отвечал и продолжал скоро писать. Он затопил печь и потом стал убирать мелкие щепки и сор.

Пламя разгорелось, и его отблеск осветил меня. Тогда только истопник увидел, что я писал с закрытыми глазами и по временам улыбался. – Барин! Барин! Что вы делаете? Я молчал и писал. Бедняга испугался, бросил свою работу и побежал к фельдшеру. Через некоторое время они пришли оба и стали молча наблюдать за мною. Очевидно, я уже кончал свою работу.

Говорят, я отклонялся назад, что-то бормотал, потом опять писал; наконец, как-то странно засмеявшись, я сделал большой росчерк, подобный тем, какие делают в официальных бумагах в конце каждой страницы (чтобы нельзя было дописать чего-нибудь). Потом фельдшер рассказывал, что, считая меня «лунатиком», он боялся окликнуть меня. Дописав прямо набело конец сочинения, как потом оказалось, я помахал тетрадью, чтобы засохли чернила (хотя пресс-бювар лежал тут же), и, сложив тетрадь, встал со стула.

Мимо уступившего мне дорогу фельдшера я прошел спокойной, уверенной походкой, хотя глаза были все время закрыты. На другой день, когда старший врач узнал об этом происшествии, у меня забрали незамеченную раньше тетрадь и вменили в обязанность палатной прислуге более внимательно следить за мной. Утром я чувствовал себя хорошо, и температура была почти нормальная.

О своем ночном приключении я не имел ни малейшего понятия. Когда же мне о нем рассказали, то я до тех пор не отстал от врача, пока мне не прочитали написанного мной ночью. Я едва верил тому, что сам написал окончание своего сочинения в подобном духе, но был доволен им, так что просил сдать его преподавателю. Последний, заинтересовавшись этим случаем, хотел сообщить о нем в одном из педагогических журналов, где он сотрудничал (не знаю, выполнил ли он свое намерение).