Непреходящей заслугой Декарта является то, что через его философское и научное творчество проблема метода была поставлена во всей своей остроте. Нужна была вся масштабность декартовского гения, не только чутко уловившего и сформулировавшего методологические принципы нарождающегося естествознания, но и творчески развернувшего их в конкретных научных приложениях, нужна была дерзновенная вера в здравый смысл, чтобы рискнуть разорвать связи со всей старой интеллектуальной традицией и, разрушив все до основания, начать строить здание науки Нового времени на основании новом, на идее методического познания.

Кто-то должен был рискнуть, чтобы мы сегодня могли убедиться в значимости и границах идеи метода... Чтобы мы смогли еще лучше почувствовать вес паскалевой максимы: сердце имеет свои резоны, которых разум не имеет. ПОЗИТИВИЗМ И ХРИСТИАНСТВО: ФИЛОСОФИЯ И ИСТОРИЯ НАУКИ ПЬЕРА ДЮГЕМА Что есть реальность? Чем более расширяются границы человеческого опыта тем все более острым становится этот вопрос.

Опыт бодрствования,  сновидений, опыт чувственный, интеллектуальный, мистический, опыт наркотических опьянений, гипнотических состояний, виртуальной реальности компьютерных технологий — все это в той или иной степени действительно. Однако, что из этого являет нам истинную реальность, позволяет осознать то, что есть на самом деле? Математическое естествознание последних четырех столетий создало свою особую действительность — мир современной науки.

Мир этот столь непохож на мир, данный нашему непосредственному чувственному восприятию, с его красками, запахами, звуками, что нередко само собой приходит сомнение: Да действительно ли все это красочное многообразие и богатство чувственного мира обусловливается лишь движением бескачественных частиц и взаимодействием физических полей, описываемых абстрактными математическими уравнениями?..

Сомнение законное и никем до конца не рассеянное. Однако, в то же время, наука как-то и «касается» реальности, как-то и выражает ее истину, поскольку именно с помощью этой науки мы строим мосты, по которым ездят машины, рассчитанные с помощью все той же науки, запускаем спутники, получаем энергию, лечим человека... Вопрос о выделении «первичных качеств», элементов и об их фундаментальных свойствах, к которым будут сводиться все другие, «вторичные» качества сущего, включая и чувственно воспринимаемые, — этот вопрос научной архитектоники естественно смыкается с вопросом философской метафизики: что, собственно, есть? и как оно может быть познано? Для Пьера Дюгема (1861-1916)

— известного французского физика, историка и философа науки, эти вопросы имели свою особую значимость. Дюгем был глубоко верующим, практикующим[t] католиком и поэтому проблема соотношения научного знания с философско-религиозным контекстом христианства стояла для него лично очень остро. Прямой и бескомпромисный характер Дюгема не позволял ему скрывать его религиозные убеждения: уже со времени учебы в колледже, а потом и в Л’Еколь Нормаль вокруг него складывалась определенная атмосфера, характер которой сыграл значительную роль в его дальнейшей научной карьере[u] .

Агрессивно «позитивистские» круги научной и университетской жизни Франции конца XIX столетия так и не позволили Дюгему преподавать в Париже... Что, впрочем, не помешало этому замечательному ученому стать в 1900 году членом-корреспондентом, а в 1913 — действительным членом Французской Академии Наук. Однако, глубокая религиозность Дюгема отнюдь не проявлялась, как это нередко встречается, в навязчивых и, порой, неуместных псевдомиссионерских «использованиях» науки для нужд религиозной пропаганды.

Скорее наоборот, философия науки Дюгема представляла собой тщательно продуманную теоретическую конструкцию, аккуратно разделяющую области веры и научного разума, и если уж и допускающую выводы богословского характера, то только лишь пост-фактум, а никак не в качестве посторонних науке предвзятых априорных положений. И тем не менее, эта аккуратная логико-философская схема тесно связана с христианским мировоззрением ее автора.

К этой философской схеме науки может быть более всего подошел бы термин, который сам Дюгем применил[v] по отношению ко взглядам парижского философа и богослова XIV столетия, одного из предшественников новоевропейской науки Ж.Буридана: христианский позитивизм. Обсуждению дюгемовской философии науки и посвящена эта статья. § 1. Условность научного знания В 1904 году отдельными выпусками начала выходить книга Дюгема «Физическая теория, Ее цель и строение».

Сразу же на эти издания откликнулся французский философ А.Рей, напечатавший в «Ревю философии и морали» статью «Научная философия Г-на Дюгема». Подробно и достаточно доброжелательно разобрав построения Дюгема, Рей заканчивал свою статью следующими словами: «Чтобы найти и уточнить тезис этой философии..., кажется, можно бы было предложить следующую формулу: В своих стремлениях к количественной концепции материальной вселенной, в своем недоверии в отношении полного объяснения этой вселенной через саму себя, как это предносится механицизму, в своем отталкивании, более утверждаемом, чем реальном, от полного научного скептицизма, она [философия науки Дюгема — В.К.] есть философия науки верующего»[w] .

Уже в следующем году Дюгем ответил на разбор Рея своей статьей «Физика верующего»[x] . В этой последней Дюгем соглашается, что он, конечно, верующий христианин и никогда не собирался скрывать этого. Однако, ученый отнюдь не был согласен с тем выводом Рея, что будто-бы его «христианские верования более или менее сознательно направляли его критику как физика; что они склоняли его разум к определенным умозаключениям; что эти заключения должны были, следовательно, казаться подозрительными умам, озабоченным научной строгостью, но чуждым спиритуальной философии или католической догме»[y] .

Дюгем отвергал обвинение в том, что «чтобы принять в своей полноте, в своих принципах как и в своих выводах доктрину, которую я пытался сформулировать в отношении физических теорий, не поступаясь при этом трезвостью взгляда, необходимо было быть верующим»[z] . Сегодня, после опыта блужданий по «пустыням» логического позитивизма XX столетия, после сокрушительной критики, которой подверглись взгляды последнего в философских и исторических исследованиях А.Майер, А.Кромби, В.П.Зубова, Т.Куна, А.Койре, И.Лакатоса, Г.Башляра, П.

Фейерабенда и многих других, та боязливость, которая слышится в словах Дюгема, кажется несколько странной. Почему бы науке, — а также, и философии науки! — и не подвергаться в своей истории и генезисе различным «экстерналистским» влияниям? Как бы это смогла наука, если бы даже и захотела, сохранить свою методологическую невинность и «герметическую замкнутость» в культуре?

И почему бы философия и религия, столь значимые и фундаментальные сферы культуры, должны бы были остаться в стороне от этого влияния на науку?.. Нас уже сегодня не удивляет это влияние, многократно зафиксированное историческими штудиями, оно нас уже не смущает, как фактор будто-бы дискредитирующий претензию науки на объективное знание, на истинность.