Эти божественные наития, являясь, в конечном счете, источником и научных прозрений, не вмещаются, однако, в язык научных схем и технологических рецептов. Не истины как технологической схемы, как эффективной научной теории, ищет христианский подвижник, а Истины, как внутренней причастности Самому Истинному бытию, как обожения, соединения с Богом по энергиям.

Господствующее же в нашей современной культуре отвлеченное понимание технологий имеет другие духовные корни. Оно тесно связано с духовным климатом Западной Европы XV-XVII столетий, когда закладывались основы новоевропейской цивилизации. Здесь, в атмосфере прогрессирующей секуляризации жизни, с одной стороны, и судорожных попыток Реформации выработать новый тип духовности, с другой, постепенно создавалось новое, особое понимание технологии, как просто некоторой «машины» для решения задач, безразличной к смыслу последних.

Это понимание в дальнейшем вело и к развитию собственно машинной техники, и к перестройке теоретического знания, и к вполне определенным отношениям с природой, обернувшимся в наше время глубоким экологическим кризисом. Здесь не место обсуждать этот вопрос во всей полноте[r] . Отметим только, что истоком этого понимания технологий и этого отношения к миру был новый образ человека: самоутверждающийся индивидуум «фаустовской культуры» .

Яннарас пишет об этом: «Сегодня наши отношения с миром становятся все более опосредованными. Они осуществляются через машины, подчиняющие природу и ее стихии потребностям нашего разума, подавляющие всякое сопротивления материала навязанным ему рассудочным схемам. Это «индивидуалистическое давление» на природу представляется нам совершенно нормальным способом существования, въевшимся в наши плоть и кровь: мы привыкли одним нажатием кнопки получать свет, тепло, прохладу, увеличение скорости, телесвязь и массу других незамедлительных выгод...

Как бы то ни было, индивидуалистическое насилие человека над миром, осуществляемое с помощью современной техники, является практическим приложением той космологии, что считает природу нейтральной и безличной «средой», назначение которой — служить нуждам и желаниям человеческого рода. Здесь не осталось ни малейшего намека на личные отношения с миром, на реализацию жизни как единения в любви.

Однако интенсивное внедрение в практику миропонимания, обладающего столь радикальным антихристианским характером, явно оказывается разрушительным для жизни и несет в себе угрозу гибели как природы, так и человека» [s] . Вся культура, которая растет из православного духовного опыта, проникнута противоположными интенциями. Эта культура всегда выступает коррелятом и основанием критики современной технологической культуры.

И более того: всегда ставит вопрос о возможности иной науки, иной праксеологии и альтернативной цивилизации. Но это уже предмет особого большого разговора. КУЛЬТУРА И РЕЛИГИЯ (о границах культуры и ее религиозных истоках) § 1. О несводимости религии к культуре Религия вернулась сегодня в наш обиход, стала неотъемлемой частью жизни России.

Священники, епископы, Патриарх присутствуют на государственных торжествах, культурных, политических мероприятиях, участвуют в обсуждении программ образования, общественных форумах и т.д. Религия – Православие – как бы стала частью нашей культуры. Также, как ее частью стало присутствие в информационном поле руководителей и других, так называемых, традиционных религий России… И вместе с этим новым оживлением религиозной жизни, столь значимым для переживаемого сегодня народом, страной и всем миром общецивилизационного кризиса, для философа еще острее встает вопрос: а, вообще, принадлежит ли религия к культуре?

Конечно, у каждой более или менее развитой религиозной традиции – тем более у Православия! – есть всегда своя культурная составляющая: собственно религиозная культура. В Православии это – богатейшая культура храмостроительства, школы иконописи, церковного пения, чтения, колокольного звона, православной кухни (особенно постной); но и особая культура молитвы, послушания, монастырской жизни и православной этики в широком смысле слова – все, что охватывается понятием православная культура.

Однако остается всегда в религии нечто, что до конца не вкладывается в культуру. Об этом хорошо писал Н.А. Бердяев. «Культура, – объяснял он, – не есть осуществление новой жизни, нового бытия, она есть осуществление новых ценностей. Все достижения культуры символичны, а не реалистичны»[11] . Наука и философия не открывают нам Истину, а дают лишь ее отражение в научных и философских теориях.

Художник, поэт, композитор не преображают жизнь, ни свою, ни чужую, а являют нам лишь символы Красоты в художественном произведении: картине, скульптуре, поэме, симфонии… Эта истина просто вопиет тем контрастом, который существует порой между художественным произведением и собственной жизнью художника… Правовые и даже моральные нормы сами по себе не реализуют добро в мире, они лишь призваны дать этому миру оценку с точки зрения Высшей реальности, реальности Добра… Поэтому нет противоречия в том, что «золотой век» той или иной национальной культуры нередко приходится как раз на «застойное» с точки зрения политической и экономической жизни народа время.

Религии же, и христианство в особенности, говорят именно о Высшей Жизни, об Истине. Добре, Красоте, о Самодостаточном Благе – о Царстве Божием, которое еще, оказывается, и «внутри нас есть»!.. Поэтому в христианстве как религиозной жизни всегда есть нечто, что не вмещается до конца в культуру. Это нечто, присутствующее в молитве, находит свое средоточие в христианском культе, в литургии, и хотя культ и имеет свою зримую часть, подчиненную традициям времени и символическому языку культуры, но тем не менее, одушевлен он другим: непосредственным, живым касанием самого Высшего Бытия – Бога.

Подобное определяющее представление принадлежит всем христианам, без различия деноминаций. Известный католический епископ Ж. Маритен пишет: «Церковь, католицизм – это вещи, по сути, сверхъестественные, надкультурные, и цель их – жизнь вечная. Христианская цивилизация, мир католической культуры остаются цивилизацией, миром, отличительная цель которых хотя и определяется стремлением к жизни вечной, но принадлежит сама по себе временному порядку… Церковь – это тайна, ее вершина уходит в небеса, ее видимая часть не обнаруживает в должной мере ее сущности»[12] .

Различение Града Небесного и Града земного – одна из первых аксиом христианского мировоззрения. И уж, тем более, все это глубоко осознано и сохраняется в Православии. Прежде всего, здесь видна особая роль монастырей, «столь далеких от жизни» и столь влиятельных в ней одновременно: достаточно вспомнить лишь Оптину пустынь и тот отпечаток на всю культурную жизнь России XIX века, который она наложила через своих старцев… Но есть и совсем особенные явления, которые знает только восточное христианство, например, чин блаженных – святых юродивых… «Дух дышит где хочет!