От автора ТОЧНОСТЬ НАУКИ, СТРОГОСТЬ ФИЛОСОФИИ И МУДРОСТЬ РЕЛИГИИ Для всякого образованного верующего человека неизбежно встает задача самоопределения перед лицом культуры. Вера в Бога и благодатная жизнь, дарованная нам Богом в Его Церкви, есть великое сокровище, полнота истины и утешение для каждого христианина. Но чем глубже вхождение в церковную жизнь, тем острее встает вопрос: а что значит для христианина вся остальная культура?

Мир оправдывает любую ложь и коварство во имя преследуемой цели. Однако как объяснить это в случае Гринева, не являющегося государственным шпионом или, если угодно, являющегося по своей инициативе и шпионом, и разведчиком, но иного, странного «царства", где господствует истина, сочувствие, любовь?.. Реакция мира известна и предопределена: подобный «космополитизм" есть измена и преступление или «по крайней мере гнусное и преступное малодушие".

Реакция и приговор почти неизбежны, как неизбежно и смущение душ человеческих, рано или поздно узнающих всю полноту истины, еще и еще раз напоминающую, что суд людской еще не есть окончательная правда. Эта последняя правда, живущая в глубине сердец человеческих, странным образом присутствует уже и в обыденной действительности, направляет, утешает, поддерживает и в конце концов берет верх над любой ограниченной и самоуверенной человеческой правдой...

«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его"[130] . Итак, еще и еще раз, о чем же повесть? Как выразить главное содержание «Капитанской дочки"? «Не стану описывать оренбургскую осаду, которая принадлежит истории, а не семейственным запискам", — пишет Пушкин в главе о защите Оренбурга. Нельзя, конечно, сказать, что жанр повести — семейственные записки, но намерение автора понятно.

Это особое подчеркивание частного характера записок главного героя необходимо Пушкину, чтобы отметить тот ракурс видения, то духовное пространство, в котором происходят все центральные события повести. Повесть не есть исторический роман. Истории пугачевского бунта Пушкин посвятил свою «Историю Пугачева". Но в истории (писаной) человек выступает обычно отчужденно, лишь в качестве носителя определенных социальных, психологических функций.

Однако есть у каждого человека и другая история: история живого человеческого сердца, история его веры, надежд, любви и ненависти. «Капитанская дочка" есть повесть о личности в истории, а не исторический роман и романтическая история (отдельно или суммарно). Уже само название повести настраивает нас в лирическом ключе: повесть будет о любви.

Но Пушкин решает более сложную задачу: любовь и фундаментальные личностные отношения должны быть показаны на фоне значительных — и известных — исторических событий. Это соединение лирического и эпического жанров выступает как своеобразное высветление смысла истории: исторические события оказываются предопределенными во внутреннем, духовном мире людей, в котором последние противостоят друг другу, как выразители целостных мировоззренческих позиций.

Повесть как бы показывает, откуда и как течет время, движется история... С этой точки зрения, собственно, и не очень важно, войну или мир описывает автор — фундаментальные личностные проблемы остаются инвариантными: любовь, милосердие, ненависть, гордыня, самолюбие, честь, предательство... Авантюрная обстановка театра военных действий разве что лишь катализирует, быстрее и рельефнее выявляет те внутренние идейные предпосылки, которыми руководствуются в своей жизни герои (

не очень ясно обычно и сами представляющие, к чему их ведет та или иная мировоззренческая установка). Особое впечатление создает в повести этот контраст между грохочущим, безжалостным миром гражданской войны и сосредоточенной и сочувственной тишиной диалогов главных героев, в которых, кажется, одна душа полностью проникает в другую и солгать другому становится так же трудно, как солгать самому себе[131] . §5.

Честь Одной из основных тем повести является тема чести. Повести предшествует эпиграф — «Береги честь смолоду". Однако как понять эту максиму, когда повесть и рассказывает о том, как царский офицер Гринев во время войны с врагом престола и государства Пугачевым вступает с последним в подозрительные товарищеские отношения, «дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег"?

Разве не погрешает здесь Гринев против присяги, против офицерской чести? Разве не правы его обвинители? Конечно, с точки зрения формальной, поведение Гринева недопустимо. Он нарушает правила чести, он нарушает присягу. Однако весь пафос пушкинской повести в том и состоит, чтобы доказать нам невиновность Гринева. Невиновность и по законам чести.

Мы ясно чувствуем это стремление Пушкина оправдать своего героя: подсуден, однако... Нигде в повести Гринев не отступает от чести по малодушию, по страху. Вот в Белогорской крепости пленного Гринева, узнанного и пощаженного Пугачевым, подтаскивают к атаману для лобызания руки «государя". «Меня снова привели к самозванцу и поставили перед ним на колени.

Пугачев протянул мне жилистую свою руку. «Целуй руку, целуй руку!" — говорили около меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. «Батюшка Петр Андреич! — шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня. — Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод... (тьфу!) поцелуй у него ручку". Я не шевелился. Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: «Его благородие, знать, одурел от радости. Подымите его!

" Меня подняли и оставили на свободе (курсив мой — В.К.)"[132] . Что тебе стоит? — спрашивает Савельич. Стоит чести, и ею Гринев не торгует, даже в обмен на жизнь. Вот в Бердской слободе Гринев опять стоит перед Пугачевым и его сообщниками. Пугачев спрашивает: «Теперь скажи, в каком состоянии ваш город. — Слава Богу, — отвечал я; — все благополучно. - Благополучно? — повторил Пугачев. — А народ мрет с голоду!

Самозванец говорил правду; но я по долгу присяги стал уверять, что все это пустые слухи и что в Оренбурге довольно всяких запасов. - Ты видишь, — подхватил старичок (Белобородов. — В. К.), — что он тебя в глаза обманывает. Все беглецы согласно показывают, что в Оренбурге голод и мор, что там едят мертвечину, и то за честь; а его милость уверяет, что всего вдоволь.