Коли ты Швабрина хочешь повесить, то уж на той же виселице повесь и этого молодца, чтобы никому не было завидно (курсив мой. — В.К.)"[133] . Поведение Гринева ответственно и мужественно. Даже в малом не хочет он погрешить против чести: подтвердить информацию, которая и так достаточно известна Пугачеву. Однако то, что оказывается не под силу страху смерти и угрозам, поддается внушениям тихого голоса, идущего из глубины сердца...

Важно отметить, что в повести Гринев нигде сознательно не поступается своей офицерской честью. Его щадят, ему дарит подарки и помогает освободить невесту Пугачев. Сам же Гринев не помогает самозванцу ничем, кроме помощи нравственной; в проникновенном и доброжелательном диалоге помочь услышать голос собственной совести. Щепетильность Пушкина в этом вопросе принципиальна.

Да, жизнь глубже, чем та сфера, в которой действуют законы чести. Однако эта ее глубина отнюдь не отменяет этих законов в области их юрисдикции. Гринев остается лояльным законам чести, но они, так сказать, из причин движущих превращаются в причины формальные: поведение Гринева становится парадоксальным, но тем не менее остается лояльным. Совесть не насилует честь, хотя совестное поведение и не всегда объяснимо с точки зрения чести.

Собственно, обвинители Гринева и не могут предъявить ему прямых обвинений (глава «Суд"); за исключением сознательной клеветы Швабрина, двигатель следствия — непонятность поведения Гринева. Таковы всегда общие характеристики присутствия свободы высших уровней на низших. Более того. Благодаря особым отношениям с Пугачевым Гринев заставляет самозванца относиться с определенным уважением и к своим представлениям о чести и присяге. «...

Бог видит, — говорит Гринев Пугачеву в Белогорской крепости при освобождении Марьи Ивановны, — что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты сделал для меня. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести"[134] . И Пугачев, в общем, откликается на этот призыв. Идет просвещение Пугачева: через воздействие на высшее в нем — совесть — меняется его поведение и на низших уровнях (на нашем первом уровне существования).

Швабрин, антагонист Гринева в повести, проигрывает последнему прежде всего в вопросе чести. Он ведет себя бесчестно по отношению к девушке, отвергнувшей его. Он изменяет присяге, присоединившись к бунтовщикам. Он клевещет на Гринева перед судом. Однако все эти бесчестные, предательские поступки, как ни дурны они сами по себе, не выражают еще всей глубины нравственного падения Швабрина.

Он бы мог в них раскаяться, и, вообще говоря, по-человечески понятны мотивы, двигающие им: и оскорбленное самолюбие, и ревность, и трусость... Но вина — и беда! — Швабрина глубже: он отвергает саму возможность раскаяться. Пушкин вполне однозначно высказывает это устами Василисы Егоровны Мироновой, укоряющей Гринева за дуэль со Швабриным: «Петр Андреич! Этого я от тебя не ожидала. Как тебе не совестно? Добро Алексей Иваныч (Швабрин — В.К.)

: он за душегубство из гвардии выписан, он и в Господа Бога не верует; а ты-то что? туда же лезешь? (курсив мой — В.К.)"[135] . Швабрин обречен именно через свое неверие: нет никаких высших соображений, которые могли бы оправдать его поведение, нет для него и алтаря, на который мог бы он принести жертву своего покаяния. Для Швабрина не существует того третьего уровня существования, общения в благодатной свободе, перед лицом Истины, который и составляет саму «соль" отношений Пугачева и Гринева и который есть возможность чудесного разрешения тупиковых противоречий обыденного уровня жизни.

Поэтому не просто бесчестен и погибелен путь Швабрина, но и весь образ его у Пушкина носит отпечаток своеобразной инфернальности, самоубийственного отказа от путей истины и добра. Тема чести была для Пушкина принципиальной. Она была тесно связана и с другим, более глубоким вопросом — как жить в истории? за что держаться? чем руководствоваться?

В особенности в смутные, переходные периоды истории, когда ставятся под сомнение сложившиеся традиции и институты... Таким испытанием было для молодого Пушкина декабристское восстание. И, хотя возвращенный в 1826 году Николаем 1 из ссылки, Пушкин мужественно ответил на прямой вопрос императора: «Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?

— Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога!"[136] — однако и этот ответ, сам по себе замечательный своей двойственностью, и возможное участие Пушкина в выступлении декабристов, если бы он действительно был в Петербурге, были лишь решением вопроса de facto.

Но всю оставшуюся жизнь Пушкин должен был решать этот вопрос de jure... И в «Капитанской дочке", законченной, напомним, за несколько месяцев до смерти, на этот вопрос был дан ответ, плод размышлений целой жизни. «Молодой человек! — как будто с завещанием обращается к нам Пушкин, — если записки мои попадут в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений"[137] .

Ну и, конечно, это знаменитое место о русском бунте (полнее и убедительнее оно сформулировано у Пушкина в «Пропущенной главе"): «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка"[138] . Яснее не скажешь...

Однако несомненно и вышеприведенное: «все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем"[139] . В повести, как мы отмечали, нигде честь не противоречит совести, в жизни же все могло быть — и было — гораздо трагичней... За что держаться? Что не подведет? Чести как таковой недостаточно: жизнь со всеми глубокими ее противоречиями оказывается сложнее.