1. Вступительные замечания

Эпикуру, да и всему античному эпикурейству, включая Лукреция, тоже у нас не повезло. Весь этот раздел античной философии эстетики для широкого читателя закрыт густым туманом чуть ли не вековых предрассудков, всякого рода мелкобуржуазных интерпретаций и непониманием самого главного, а именно античного философско-эстетического стиля Эпикура и его последователей.

Всех сбивает с толку то обстоятельство, что Эпикур вместе с Демокритом является атомистом. Это заставляет буквально всех считать Эпикура материалистом. С этой характеристикой еще можно было бы согласиться. Однако типов материализма в истории философии и эстетики было столь много, что тут же возникает вопрос: а в чем же заключается самая специфика эпикурейского материализма? Ведь наш широкий читатель привык думать, что древние греки вообще были стихийными материалистами. И это совершенно правильно. Но какими материалистами, в каком смысле материалистами? Досократовские натурфилософы, находившие в основе бытия материально-чувственные элементы, тоже ведь материалисты. Платон и Аристотель, исходившие из представления о чувственном космосе, несмотря на весь свой самый интенсивный идеализм, несомненно, тоже допускали некоторые черты материализма в своих идеалистических системах. Стоики, как мы знаем, тоже учили о том, что все существующее является только телесным и больше никаким другим. Борьба идеализма и материализма, а это значит и известное наличие материализма, оставалась во всей античной философии и эстетике до самого конца.

В чем же при таких условиях специфика эпикурейского материализма? Об этом в подавляющем большинстве случаев не ставится никакого вопроса.

Что такое этот эпикурейский материализм, это кажется всем само собой понятным, хотя уже у Демокрита его атомы не воспринимаются чувственным восприятием и потому являются, по заявлению самого Демокрита, только чем-то умопостигаемым{168}. Уже одно это обстоятельство вносит существенную путаницу в традиционное представление о материализме Эпикура. В настоящее время с этой путаницей необходимо расстаться.

Второе обстоятельство, вредившее правильному пониманию Эпикура в течение нескольких столетий, - это то, что обычно зовется атеизмом Эпикура. Также и относительно атеизма необходимо сказать, что под этим названием кроется масса разного рода весьма резко отличных одно от другого воззрений. И как раз атеизм Эпикура настолько своеобразен и оригинален, настолько специфичен и необычен, что он требует самого внимательного и тончайшего изучения, и тут никак нельзя опираться только на обывательское употребление этого термина "атеизм". Достаточно указать уже на одно то, что и Эпикур и Лукреций в самом недвусмысленном виде признают существование богов. Но что это за боги? И как понимать этих богов в сравнении с традиционными богами народной греческой религии или в сравнении с теологическими конструкциями таких абстрактных философов, как Платон и Аристотель? И эта наша борьба с обывательским пониманием атеизма тем более является для нас необходимой, что в эпикурейском учении о богах как раз и содержится самая настоящая эстетика и даже не только в античном смысле слова, но и в смысле эстетики Нового и Новейшего времени в Европе.

Третий момент, всегда мешавший понимать античных эпикурейцев и их эстетику, - это эпикурейское учение об удовольствии. Как известно, основным принципом этики античного эпикурейства, да и всякого эпикурейства, является удовольствие. При этом, чтобы сделать такого рода принцип максимально понятным для всякого обывателя, знатоки и любители античного эпикурейства переводят греческий термин hedone и латинский термин voluptas часто даже как "наслаждение". Этот перевод во многих греческих и латинских текстах является правильным. Однако если говорить об основном этическом принципе античного эпикурейства, то термин "наслаждение" необходимо считать чрезвычайно преувеличенным. Основные и самые безупречные историки античного эпикурейства гласят нам, что проповедуемые у Эпикура удовольствия отличаются чрезвычайно благородным, спокойным, уравновешенным и чисто созерцательным характером. Этому удовольствию не свойственна ровно никакая вульгаризация человеческих чувств, ровно никакая погоня за так называемыми удовольствиями или наслаждениями, ровно никакая культура острых и небывалых ощущений. Правда, вульгаризаторов эпикурейства было много уже и в античности, особенно в Риме. Эпикуреец I в. до н.э. Филодем в своих стихах уже проповедует остроту и изящество эротических эмоций, и такой поэзии в античности можно найти сколько угодно. Но это ни в каком случае не сам Эпикур и ни в каком случае не сам Лукреций. В сравнении с вульгарной проповедью удовольствий Эпикур является даже некоторого рода аскетом. Мы ниже увидим, что ему достаточно только хлеба и воды для того, чтобы поспорить в своем блаженстве с самим Зевсом. Поэтому, если мы хотим добраться до подлинной специфики эпикурейской эстетики, надо избежать всякого малейшего вульгаризаторства в отношении основного эпикурейского принципа, именно гедонизма.

Итак, нам предстоит заново пересмотреть все античные источники эпикурейской эстетики и предать забвению подавляющее число книг и статей, написанных до сих пор об Эпикуре и Лукреции.

2. Эпикуреизм и эстетика

На первый взгляд нет ничего более противоположного, чем стоицизм и эпикурейство. Там фаталистический героизм, а здесь философия наслаждения. И тем не менее, в конечном счете, мы увидим, что они почти неотличимы один от другого, что разграничивающую их линию провести иной раз очень затруднительно. Однако, несомненно, стоит начинать с того, в чем обе эти школы максимально различны.

В занимающей нас области различие это выступает более чем резко. Если стоики - поклонники красоты и искусства и даже внимательные его исследователи, то эпикурейцы - и не поклонники и, вероятно, не знатоки. Дело в том, что, по учению эпикурейцев, искусство относится к тем беспокойным сферам человеческой деятельности, которые способны только раздражать внутреннюю жизнь человека, возмущать ее, лишать тишины и покоя, нарушать равномерность и безмолвное душевное самонаслаждение. Эпикурейцы хотели, как и стоики, тоже освободить человека, тоже сделать его самодовлеющим, ни от чего внутренне не зависящим. Путем к этому является погружение в наслаждение, в мерное и мудро уравновешенное удовольствие. Искусство нарушает эту внутреннюю тишину наслаждения, этот безмолвный покой удовольствия; и потому эпикуреец ни в каком смысле не должен заниматься искусством, и его цель - только отстранить его от себя и остаться без него.

Если стать на такую точку зрения (правда, это крайний взгляд), то, пожалуй, возникнет вопрос: да место ли эпикурейцам вообще в истории эстетических учений? Если все отношение их к искусству определяется только тем, что они не приемлют искусства, то не нужно ли пройти мимо эпикурейцев и признать их вполне незначащими философами в смысле истории эстетики?

Ближайшие изыскания, однако, показывают, что эпикурейцев так же нельзя вычеркивать из истории эстетики, как нельзя вычеркивать и Платона. Ведь Платон тоже не приемлет искусства. И тем не менее мы констатируем у Платона целый ряд таких философских установок, которые в истории эстетики играют роль именно эстетических принципов, хотя они и названы у Платона совершенно иначе. Если же исключить Платона и Эпикура, то, пожалуй, в значительной мере придется исключать и всю вообще античную эстетику, поскольку учение о чисто эстетическом сознании, о чисто эстетическом предмете нигде не дано в античности в непосредственном виде и поскольку отсутствует даже самая эстетика в качестве самостоятельной дисциплины. Правда, для эпикурейцев отпадает положительная сторона искусства и остается лишь опровержение нужности искусства. Но зато эпикурейцы богаты (и тут они значительно богаче стоиков) своими эстетическими (вне-художественными) переживаниями, которые вполне идут вровень с тем эстетическим сознанием, которое под другими именами анализировали Платон, Аристотель и Плотин. И подвергнуть анализу соответствующие учения эпикурейцев так же нужно и интересно, как и вообще заниматься античной эстетикой.