4. Внутреннее содержание риторики

Относительно внутреннего содержания речи оратор должен помнить, что при всем разнообразии дел у него есть одна и единственная цель, которую он может достигнуть только своим собственным трудом. Эта цель - вмешательства в психику слушателей, например, судей, возбуждение в ней чувства и страсти, умение распоряжаться чувствами и страстями слушателей. Для достижения этого мы сами должны быть искренно движимы этими чувствами. Если мы хотим заставить плакать, мы сами должны так почувствовать предмет, чтобы быть готовыми плакать. Правда, нельзя заставить себя насильно переживать все чувства и страсти. Но для этого оратор обладает особой способностью, которой и надо пользоваться. Квинтилиан заговаривает здесь о фантазии, о той способности, которую так мало трактует античная эстетика и которая, насколько можно судить, почти совсем не фигурирует в классической античности. "Тот, кто хорошо составляет эти образы, видения (imagines, visiones, phantasias), тот будет самым сильным и в аффектах. Того, конечно, считают человеком "с хорошей фантазией" (eyphantasioton), кто лучше всего представляет себе вещи, голоса и действия соответственно истине" (VI 2, 29; ср. XII 10; VIII 3, 61). Если оратор защищает семью убитого разбойниками, то ему нужно представить со всей яркостью картину злого убийства, молений о пощаде, кровь и раны убиваемого и т.д., чтобы речь его действительно достигла своей цели. Конечно, роль фантазии, о которой говорит здесь Квинтилиан, ничего общего не имеет с разработкой этого понятия в Новое время. Самое большее здесь указывается только на важность конкретного и яркого представления. Фантазия не разработана здесь ни как принцип художнического сознания, ни даже и просто как чистая психическая активность, а является главным образом только живостью воспроизведения.

Кроме сострадания, печали и ужаса Квинтилиан рекомендует оратору учиться вызывать смех, где это надо (VI 3). Смех может иметь происхождение исключительно физиологическое. Однако он вызывается своим объектом, когда, например, последний изображается с каким-нибудь недостатком. Так, когда Гальмий Манций непрестанно кричал, мешая слушать речь К.Юлия, то К.Юлий вдруг сказал: "Вот я покажу тебе, кто ты таков!" и когда тот прекратил крики, чтобы Юлий показал ему, то Юлий показал на висевшую недалеко лавочную вывеску, где было изображение уродливого человека. Этим он вызвал у слушателей смех. Смех, далее, может быть вызван и причинами, заключенными в самом субъекте смеха. Но тут надо стараться, чтобы выставляемый недостаток использовался с умыслом и чтобы он не был приписан глупости или несообразительности. Смех может вызываться и всякими другими предметами вне оратора. Цель смешного в речи - не только развлекать и давать отдых после утомления от длинного изложения. Цель его заключается также и в том, чтобы воздействовать на судей и изменить их гнев на положительное отношение к подсудимому. Квинтилиан, можно сказать, очень серьезно относится к смеху. Он считает его одной из самых трудных задач красноречия. Смех всегда основан на выдвигании чего-то безобразного. Но надо, чтобы это не было грубым, плоским или вульгарным. Смех происходит то от более важных обстоятельств, то происходит от случая. Квинтилиан различает вежливость (результат городского утонченного вкуса, противоположного грубости), красивое ("то, что связано с приятностью и изяществом"), остроту, или соль (как бы некую приправу к слову, без которой оно было бы безвкусно), забавность (которая тоже не обязательно относится к смешному; это - тоже "красота и некоторое изящество слога"), шутку (противоположность важному). Все это еще не есть смех. Однако что такое смех в своем существе, Квинтилиан не определяет, заменяя это рассуждением об источниках и происхождении смеха.

5. Техническая сторона риторики

Интересна в качестве образца богатого и тонко разработанного эллинистически-римского формализма книга VII - о расположении (dispositio). Рассуждая о словесном выражении (elocutio), Квинтилиан (VIII 1) превозносит его ясность, чистоту, правильность и соразмерность. Он специально трактует об ясности (perspicuitas), рождающейся от прямого смысла слов, и о способах избежания темноты (VIII 2), а также об украшении (ornatus) (III 3). Украшение должно быть мужественно, не женоподобно. Оно должно соответствовать предмету. Украшению противоречат плеоназм и искусственность, а способствует ему ясность, живость и краткость или "краткословие" (brachylogia), "живость" (emphasis) и "простота" (apheleia). Квинтилиан занят вопросом амплификации и ее четырех видов - наращением (incrementum), сравнением, выводом, или заключением, и соединением разных мыслей (VIII 4). И, наконец, очень важна глава о тропах (VIII 6). Понимая под тропами "выразительную перемену слова или речи от собственного значения на другое" (VIII 6, I), Квинтилиан делит тропы на способствующие большей выразительности и на украшательные (VIII 6, 2). К первым он относит метафору, синекдоху, метонимию, антономасию, ономатопею (звукоподражание), катахрезу (употребление слова в несвойственном ему значении), а ко вторым - эпитет, аллегорию, энигму (загадку), иронию, перифраз, гипербат (перенос), гиперболу.

Учению о фигурах (IX 1-3) и композиции (IX 4) Квинтилиан уделяет много внимания. Фигуру Квинтилиан отличает, как и другие риторы, от тропа, так как здесь имеется в виду не перенос значения, но особый оборот речи, так или иначе отличающийся от обычного (IX 1). Некоторые фигуры заключены как бы в мыслях оратора (IX 2). Тут имеются в виду фигуры, служащие для утверждения идей оратора и убедительности речи (вопрошение; пролепсис, или предварение; сомнение, сообщение, поддержание, позволение); фигуры, способствующие движению чувств (восклицание; парресия, или вольность в речах; просопопея, или олицетворение, апострофа, ирония; апосиопесис, или умолчание; эмфаза); фигуры словесные, а именно грамматические и риторические (удвоение; анафора, или повторение; так называемая "лестница" - климакс; умолчание, бессоюзие).

В учении о композиции слов (IX 4) Квинтилиан рассматривает речь, непрерывно связанную и разделенную на части. В расположении слов необходимо соблюдать порядок, сочетание, число. Сочетание рассматривается в отношении слов, вставок, членов и периодов. Квинтилиан тут же дает очерк прозаической метрики о "числах". Ритм, или число, понимается им как известное расстояние времени; метр же предполагает и порядок. Он различает ритм в начале и в конце речи и излагает учение о стопах и их составе. Все эти наставления даются, однако, у Квинтилиана вне строгих предписаний. Он сам увещевает не стремиться к ритмике, а обращать больше внимания на целостность периода в речи, чтобы не впасть в безвкусицу и вульгарность.

6. Советы ораторам

Квинтилиан дает продуманные советы для оратора, желающего улучшить свое мастерство (X кн.). Вся довольно обширная первая глава этой книги посвящена выбору книг для чтения. Здесь Квинтилиан высказывает массу всяких суждений о греческих и римских писателях, которых весьма любопытно и полезно читать теперь всякому, кто хотел бы войти в самую атмосферу античной литературы, на основе которой формировались и эстетические принципы греко-римского мира. Оценки, высказываемые здесь Квинтилианом, заслуживают самого серьезного внимания и свидетельствуют об его отточенном вкусе и сложившихся традициях.

Квинтилиан доказывает, что способность хорошо говорить достигается чтением, писанием и частым упражнением в судебных делах (XI). Оратору необходимо запастись книгами, которые научат изобилию мыслей и выражений. В связи с этим Квинтилиан перечисляет лучших историков, философов, поэтов, ораторов, греческих и латинских.

Интересно мнение Квинтилиана о "пользе", которую приносит оратору чтение поэзии, откуда можно заимствовать "возвышенность" темы, "величавость" слова, "живость" в передаче чувств "достоинства" в характере героя (X 1, 27). Само же "наслаждение", доставляемое поэзией, действует освежающе на оратора, чей талант "потускнел" от ежедневных речей (28). Однако тут же Квинтилиан разграничивает поэзию и ораторское искусство. Поэзия "доставляет наслаждение", она предназначена "для любования" и часто прибегает к "невероятным" и "чудовищным" вымыслам (29). Ораторы, как выразительно говорит Квинтилиан, "во всеоружии должны стоять в строю, разрешать важнейшие вопросы и стремиться к победе". Оружие оратора не должно "заржаветь" и "потускнеть" в бездействии. Оно устрашает своим "блеском", "как блеск кинжала" (30). Квинтилиан вполне очевидно видит в поэзии чистое, незаинтересованное искусство. Ораторское же искусство - область практической деятельности, хотя и заимствующая у поэзии (опять-таки для своих профессиональных целей) ряд чисто "беспредметных" элементов.