Согласно Штейнталю, стоики вернулись к гераклитовскому обожествлению понятия логоса; и именно ввиду этого философского углубления язык как таковой исчез из поля их зрения{115}. Штейнталь не верит, что в чисто языковом аспекте стоикам удалось достичь строгого отграничения лектон, с одной стороны, от мысли, а с другой стороны, - от предмета. Сущность лектон - весьма "тонкой, летучей природы"{116}. В логическом аспекте, по мнению Штейнталя, под лектон нужно понимать целое предложение (как материал логического высказывания) или отдельное слово, но как входящее в состав того или иного предложения.

Согласно Штейнталю, стоики держались не трехчленного, а четырехчленного деления при описании отношения обозначающего к обозначаемому:

Вещь - to ectos hypoceimenon, to hyparchon.

Представление - he ennoia.

Звучащее слово - he phone, to semainon.

Лектон - to semainomenon, to lecton, а также to pragma.

В подтверждение этого помимо обычно цитируемых текстов Штейнталь приводит текст из 5 гл. "Начал диалектики" Августина.

"Слово (verbum) есть знак какой-либо вещи, который может быть понят слушающим, будучи произнесен говорящим. Вещь (res) есть все то, что понимается, чувствуется или пребывает сокрытым (latet). Знак (signum) есть то, что обнаруживает чувственному ощущению и самого себя, и что-либо помимо самого себя. Говорить (loqui) - значит представлять знак с помощью артикулированного голоса... Всякое слово звучит, но это звучание не имеет отношения к диалектике... То, что воспринимает в слове, - не слух, а душа, и что пребывает заключенным в душе именуется высказываемым (dicibile) [т.е. лектон]. Когда же слово произносится не ради самого себя, но ради обозначения чего-либо другого, оно называется речью (dictio)"{117}.

"Таким образом, различаются следующие четыре момента: слово (verbum), высказываемое (dicibile), речь (dictio), вещь (res)"{118}.

Штейнталь заключает отсюда, что в стоическом лектон нет ничего нового. Это то, что Аристотель именовал как ta en tei phonei, или hai en tei phonei cataphaseis cai apophaseis ("то, что в звуке", т.е. "утверждения и отрицания", отличия это от doxa - "мнение", "представление").

Штейнталю всегда представлялось, что Аристотель под ta en tei phonei и стоики под лектон имели в виду то самое, что немецкая лингвистика называет "внутренней формой языка" (die innere Sprachform). Именно стоики уже знали, согласно Штейнталю, что слово имеет значение, независимое от объекта и от нашего представления и могущее служить знаком как для объекта, так и для представления{119}.

Таким образом, Штейнталь очень далеко ушел от Прантля. Он не находит никакого номинализма в учении стоиков о лектон. Наоборот, по Штейнталю, лектон у стоиков есть нечто весьма специфическое, не звуковое и не предметно-денотатное. Если Штейнталь находит здесь учение о "внутренней языковой форме", то это можно только приветствовать. Так оно действительно и было у стоиков. Однако ни В.Гумбольдт, ни А.Потебня, ни тем более современные неогумбольдтианцы не решались строить на этом какую-нибудь онтологическую концепцию. Они были только чистыми языковедами, и их интересовал анализ только самого слова, анализ основных функций человеческого языка. У стоиков же это учение о лектон, да и вся логика, все языкознание, было только началом весьма импозантного систематического учения о бытии вообще. Правда, от этих топких учений о языке было рукой подать и до систематической грамматики с ее учениями о частях речи и членах предложения. И это действительно привело к тому, что первые европейские грамматики возникли не только на основе стоицизма, но даже у самих же стоиков. Но это совсем другая ветвь стоицизма. Что же касается философии или эстетики, то учение о лектон у стоиков несомненно было только началом онтологии, очень своеобразным, очень оригинальным и на первый взгляд совершенно далеким от всякой онтологии, и далеким вполне принципиально. Только специальное исследование, которого Штейнталь не производил и как историк языкознания и не должен был производить, может вскрыть эту огромную роль концепции лектон в онтологической эстетике стоиков.