Во-вторых, сам Платон живет в эпоху развала этого юного рабовладельческого полиса, который уже успел достаточно состариться, перейти от аристократически-демократических свобод к политике грабительских войн и беспринципной экспансии и которому теперь уже предстояло самому войти в эту небывалую по своей обширности военно-монархическую организацию македонского владычества. Платону претит подобного рода потеря Грецией ее независимости, и он любыми средствами хочет восстановить былую юность греческого полиса. Но так как времена этого последнего ушли в безвозвратное прошлое, то Платон может восстанавливать этот юный греческий полис только средствами чистых идей, средствами утопических идеалов, средствами неосуществимых теоретических усилий.

Это сразу привело к двум глубочайшим особенностям платоновской эстетики. Она стала принципиальным идеализмом, восстанавливавшим старую досократовскую натурфилософию средствами категориальных построений, и она сразу же стала реставраторской концепцией, не стесняющейся никакими реакционными планами и предложениями.

4. Спартанско-критский и египетский теократический строй

В своей реставрационной деятельности Платон доходит до полного забвения той восходящей афинской демократии, которая ему же самому кажется таким огромным национальным идеалом. У него начинают мелькать, в-третьих, симпатии к старой и малоподвижной в социальном смысле Спарте и к родственному ей Криту. Многие историки так и думают, что основная идеология Платона - это есть не что иное, как культ этой старомодной во времена Платона спартанско-критской идеологии. В основном, однако, это совершенно неверно. Спартанская аристократия в свое время тоже была передовым строем. Занимая охранительную позицию во времена необычайного роста афинской демократии, она была только естественной реакцией греческого народа на слишком поспешную и интенсивную экспансию афинской демократии и на погоню за приобретением огромного количества рабов как следствия грабительской политики. Если Платон хватался за какие-нибудь социально-исторические институты спартанско-критской аристократии, то это выходило у него поневоле и отнюдь не было чем-нибудь окончательным. И это не потому, что спартанско-критское крепостничество было для него чем-то правым, а, наоборот, потому, что даже и это казалось ему слишком левым. Сам он шел еще дальше того. Социально-историческая модель эстетики Платона в своем реакционно-реставрационном направлении доходит, в-четвертых, до восхваления египетского кастового строя с его теократией, с его усиленно проводимым социальным неравенством, с его малой подвижностью и непрогрессивностью, которая представляется теперь Платону уже полной социальной неподвижностью и которая, в этом смысле, у него восхваляется (выше, стр. 88).

5. Предэллинистическая идеология

В-пятых, поскольку же такого рода реакционно-реставраторская концепция уже не могла быть проводима без всяких оговорок в IV в. до н.э., в период расцвета греческой цивилизации, то Платон старается всячески одухотворять и философски углубить эту концепцию, чего он и достигает при помощи новой концепции идеального тирана и идеального законодателя, для которых тоже первым делом является воспитание всеобщей добродетели и насаждение общегосударственной и социальной справедливости. Тем самым невольно для самого себя Платон вдруг становится идеологом и романтическим поклонником наступающего эллинистического периода и расстается со своими благородными и свободными аристократическо-демократическими идеями.

Таким образом, в поисках социально-исторической модели эстетики Платона мы сталкиваемся по крайней мере с пятью разными оттенками, а не просто только с одной рабовладельческой идеологией. Этим, однако, вопрос о социально-исторической модели далеко еще не разрешается. Тут необходимы две существенные детали.

6. В чем заключается подлинная рабовладельческая основа платоновской эстетики?

Во-первых, у Платона имеется два произведения, которые диаметрально противоположны по своей социально-исторической направленности. "Государство" требует полного запрещения всякого рабовладения, в то время как "Законы" его вполне допускают, хотя в настолько противоречивой форме, что невозможно даже и понять, чего тут больше: принципиальной и глубокой гуманности в отношении рабов или же презрения к ним. Во всяком случае, рабство здесь признается, хотя и не в экономическом смысле слова (выше, стр. 204).

Во-вторых, изучение текстов о соотношении идеи материи у Платона приводит нас к необходимости признать полный примат идеи над материей, полное отсутствие какой бы то ни было самостоятельности для материи, - это такая зависимость материи от идеи, которую иначе трудно и квалифицировать как зависимость вполне рабскую. Этим чувством рабского подчинения низшего высшему проникнут решительно весь идеализм Платона: абсолютно единое, или благо, господствует над идеями и мировым умом; мировой ум господствует над мировой душой; мировая душа господствует над мировым телом, или космосом; и соответственно подчинены высшим началам также и все отдельные души и все отдельные тела внутри космоса.

Связь эстетики Платона с рабовладельческой экономической моделью чрезвычайно сложна; и если говорить в самой общей форме, то связь эту нужно понимать отрицательно, то есть попросту ее отвергать; и только отдельные элементы философии Платона могут вызывать какие-то рабовладельческие ассоциации, да и то при условии самого тщательного филологического обследования относящихся сюда текстов.