Можно это выразить иначе. Я назвал окружающую материю театральной декорацией. Декорация – это не сон и не ничто. Но если ты ткнешь в нее стамеской, ты получишь не куски кирпича или камня, а дыру в холсте, а за ней – темноту и ветер. Так и с материей. Начав изучать ее природу, ты не обнаружишь ничего из того, чем считает ее воображение, а только сплошную математику. Из этой физической реальности, которую и представить невозможно, мои органы чувств отбирают несколько стимулов. Они преобразуют их в ощущения, как бы символически изображают их ощущениями, которые совершенно не похожи на реальность материи. Моя способность к ассоциациям, во многом направляемая практическими потребностями и находящаяся под влиянием воспитания, сплетает узелки, которые я называю «вещами» и обозначаю существительными. Из всего этого я выстраиваю небольшие, но добротные декорации – холмы, луга, дома и все остальное. На фоне этих декораций я играю роль.

Слово «роль» вполне сюда подходит. Ведь то, что я для практического удобства называю «собой», тоже театральный реквизит. Образ «я» складывается главным образом из воспоминаний, отражения в зеркальце для бритья и не слишком успешных попыток «интроспекции». Обычно я называю эту конструкцию «собой», а театральную сцену – «реальным миром».

Момент молитвы для меня предполагает осознание, вновь пробужденное осознание того, что и этот «реальный мир», и «реальное я» – далеко не предельная реальность. Пока я во плоти, я не могу уйти со сцены, отправиться за кулисы или усесться в партере. Но я могу помнить, что такие вещи существуют. Кроме того, я способен помнить, что под гримом выдуманного героя – клоуна или супермена – скрывается настоящая личность с реальной жизнью. Выдуманный герой не мог бы ходить по сцене, если бы за ним не скрывался реальный человек; если бы настоящее и неведомое «я» не существовало, я бы даже не мог ошибаться, думая о воображаемом «я». В молитве это подлинное «я» пытается, наконец, высказаться от самого себя, обращаясь не к другим актерам, а… как мне Его назвать? К Автору – Он всех нас придумал? К Режиссеру – Он всем руководит? К Зрителю – Он смотрит спектакль и будет судить о нем?

Я не пытаюсь убежать из пространства, времени и своего положения твари. Задача гораздо скромнее: снова пробудить осознание всего этого. Если получится, не нужно будет куда–то уходить. В каждое мгновение может явиться Бог – вот святая земля, и куст горит, не сгорая.

Конечно, здесь возможен любой успех и любой провал. Молитва начинается со слов: «Пусть говорит подлинное «я», и пусть оно говорит именно с Тобой». Бесчисленны уровни, на которых мы молимся. Эмоциональной силе не всегда сопутствует духовная глубина. Если нам страшно, мы можем молиться искренне, но честная эмоция – иногда только страх. Один Бог способен черпать из нашей глубины. С другой стороны, Бог всегда действует как иконоборец, из милости сокрушая каждое наше представление о Нем. Лучший результат молитвы – мысль «я и не подозревал… мне и в голову не приходило». Наверное, именно в такой миг Фома Аквинский сказал о своем богословии: «Оно – как солома».

XVI

Я не хочу сказать, что «яркое пятно» – это все мое понятие о Боге. Просто нечто подобное возникает, когда я начинаю молиться, и не исчезает, если я не прилагаю усилий. «Яркое пятно», конечно, не лучшее описание. Но такую расплывчатую вещь хорошо не опишешь. Хорошее описание будет и неверным.

Бетти советует: используй образы, как все прочие люди. Это мне мало помогает. Да и какие образы она имеет в виду? Образы во внешнем мире, вещи из дерева или гипса или мысленные образы?

Что касается первых, то она ошибается: впасть в идолопоклонство я не боюсь. Людям вроде нас оно вряд ли грозит. Мы не забудем, что перед нами лишь кусок материи. Но польза от них для меня – очень ограниченная. Я думаю, что просто сосредоточить взгляд на чем–нибудь (годится почти все) уже помогает концентрации. Зрительная концентрация – символ и подмога умственной. Это один из способов, которыми тело действует на душу. Похожий эффект дают очертания хорошо, без излишеств построенной церкви, приковывая взгляд к алтарю.

Вот, наверное, и все, что делает для меня образ. Попытайся я выжать из него побольше, он мог бы помешать. Прежде всего, у него есть художественные достоинства или, что вероятнее, недостатки. И те и другие отвлекают. Кроме того, достоверных изображений Отца и Духа нет. Значит, это обычно будет образ Христа. Постоянно молиться только Ему – то, что называют «Христопоклонством». Такая религия по–своему ценна, но не Он ей учил.

С мысленными образами, помимо этой, возникает дополнительная трудность. Св. Игнатий Лойола 45, кажется, советовал ученикам начинать молитвенные размышления с composio loci . Надо как можно детальнее представить себе любую евангельскую сцену, например Рождество или брак в Кане Галилейской. Один из его английских последователей даже советует почитать, «что написано у хороших авторов» про топографию, «высоту холмов и расположение городов». Такой метод по целым двум причинам – не для меня.

Во–первых, я живу в век археологии. В отличие от св. Игнатия, нам нелегко мысленно перенести в древнюю Палестину одежду, мебель и утварь нашего времени. Я буду знать, что ошибаюсь, что моему северному воображению не представить даже небо и солнечный свет тех широт. Можно, правда, прикинуться, что я этого не знаю. Но тогда все духовное упражнение будет отчасти притворством.