В данном случае глупость, невежество и нахальство достигают абсурда, в сути же ничего оригинального нет: одно время прославился подвижник, отказавшийся от пострига, потому что настойчиво желал назваться именем посещавшего его якобы мученика, а наместник не внял, посчитав это имя слишком уж экзотическим. Рассказывали о послушнике Г., твердо державшемся обета не лежать на ребрах 447; зато днем он мыкался как пьяный, кимарил где придется, храпел на службе и даже не трапезе; благочинный еженощно заставал его дрыхнущим на коленках перед раскрытым на кровати акафистом, грубо расталкивал или просто гасил свет, а назавтра всё повторялось; и ведь ушел! искать место подвигу.
Ушла и Л., желая строгого устава, а перед тем ворчала: не соблюдают Типикон, до революции на первой седмице кухню не отпирали, а тут картошку пекут в духовке, да еще и огурцы, и кислую капусту дают, какой тут пост! Правда, объехав полстраны, возвратилась: там, где по Типикону, «тайком чаи гоняли и даже хлеб в растительное масло макали!».
Что христианского в этих тяготениях к постам, подвигам и молитвам? Мусульмане, к примеру, тоже признают Творца, ангелов и шайтанов, читают Писание, ожидают конца света, надеются заслужить рай, совершают паломничества, молятся и постятся. Вот только в числе 99 именований их Аллаха отсутствует одно, присущее Тому, Кого призывают христиане.
Имя нашего Бога – любовь; героические усилия, предпринимаемые ради каких то персональных достижений, в ущерб открытости, доверию, послушанию, чужды новой жизни во Христе, святым Василием Великим определяемой как общение в любви 448; Самим Богом заповедано обращение Отче наш , а не мой. Духовный рост как раз и выражается в чудодейственном преображении сознания от узко индивидуалистического к церковному, соборному, свободному от эгоистических страхов и барьеров; скаредная, мелочная сосредоточенность на себе сменяется ненасытимой готовностью служить Богу и людям.
Одна характерная деталь из упомянутого дневника Е.: к сестрам, расположения которых не удалось завоевать, несмотря на обычно безотказную тактику грубой лести и тонких комплиментов, она применяла термин «отрицательно заряженные частицы», нисколько не стыдясь, не считая пренебрежительную холодность чем то неподобным, достойным порицания; вспоминается литературный монстр, абсолютный, идеальный эгоист Ставрогин из «Бесов» Достоевского: он не исключал для себя и такой эскапады, как стать монахом.
Подобный тип живет в монастыре под флагом супермена: «я вам докажу, я всё могу!»; не ест, не спит, взгляд отрешенный: круглосуточно на прямой связи с Богом… Прихожанки в восторге: «о! худенький какой! глаза горят, говорит чуть слышно, но со значением, и комарика не бьет, а отгоняет!». Увы, можно так и провыступать всю жизнь, считая что молишься, никогда не задумавшись, куда направлены чувство и воля, не открыв в себе ни глубины, ни своеобразия, ни свободы, ничего, сродного вечности: из огня спасется 449 лишь устремленное ко Христу, сотворенное по Его воле, вместе с Ним и ради Него.
Адам потерял рай, когда в ущерб дарованной гармонии пожелал действовать сам, утвердить себя как себя , без отношения к другому, к Богу и ко всей твари; все частные грехи – лишь проявления самости, огромного «Я!» , затмевающего реальность, ибо видеть реальность именно и значит выйти из себя и перенести свое Я в не Я, в другое, зримое, т.е. полюбить 450; кто любит Господа, тот конечно любит и ближнего, уверяет Василий Великий 451.
Но как полюбить? сердцу не прикажешь, учитывая что ближний в лучшем случае такой же, как я, грешник и безобразник; разве только вооружить ум 452: желая любить, изменить угол зрения, смотреть на человека с Христовых позиций, стараться разглядеть сквозь греховный налет самое важное: божественное сыновство, соединяющее всех, а дурное оправдывать, сопоставляя с собственной мерзостью; неужели апостол Павел был беспочвенным идеалистом, когда говорил о нежности , почтительности и предупредительности друг к другу 453.
Ну, конечно, читаем помянники с именами ближних, молимся, а как же, «иначе будет ад», говорит игумения, ведь молясь о ком то просим Бога повлиять, активизировать лучшее в человеке – и тем самым обезопасить от него себя . О матушке взывают все, потому что зависят, певчие горячо возносят прошения о регенте, которая достает , кухарки соответственно о келаре; Боже мой! – вздыхаешь целыми днями, но всегда с корыстью: слышит ли Он меня , спасет ли, достигну ли? молишься, чтобы напомнить о себе , потому что выпрашиваешь чего нибудь, ну там здоровья, избавления от грехов, скорбей, вестей из дома; прилежно молишься о том, кто осложняет жизнь, бывает, молишься оттого что желание пришло, настроение такое…
Всегда, всегда корысть; под укрытием правильных слов и дел кормится и жиреет всё тот же свирепый эгоизм; вспомнишь соловьевского антихриста: он вполне добродетелен, непорочен, сдержан, ревностно помогает другим, заповедей не нарушает; и в Бога верит, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитает Ему себя 454; по этому духу он и обрящет в свое время единомышленников.
Невозможно следовать за Христом, не отказавшись , по греческому оригиналу, от себя самого, не погубив душу 455 здесь говорится, вопреки некоторым толкованиям, не о смерти за Иисуса 456 (употреблено слово juc)h,а не b)ioq или zw)h), а именно об обретении души через отвержение нажитого прежде ничтожного мирка с естественными понятиями и стремлениями, которыми так дорожит бедный человек, заключенный в темнице своего я .
Принимая это условие, выдвинутое Самим Спасителем, можно служить Ему на всяком месте; но все таки для созидания человеческой ипостаси нет ничего удобнее монастырского уклада, для сокрушения самости нет ничего эффективнее многовековой монашеской технологии, выраженной в обетах. Отказ от имения учит надеяться лишь на Бога; хранение чистоты возвращает к единству разума и чувства, уцеломудривает, по выражению о. Павла Флоренского; послушание воспитывает отречение от собственной воли, от индивидуальной свободы, вернее, ее видимости 457.
Монашество – преломление самой природы! Монашество – игольное ушко! Надо войти через него в рай 458.