Средневековые монашеские ордена создавали госпитали, конгрегации, лепрозории, но и милосердие становилось разменной монетой для покупки Царства Небесного, зачастую приобретая гипертрофированную, отвратительно демонстративную форму: стирая белье братьев или обмывая вонючие паршивые тела бродяг, пили эту грязную воду, лизали сопли прокаженного, вкушали объедки, пропитанные гноем – и, преодолевая брезгливость, получали удовлетворение от самопринуждения, реально ощущая некуюсладостность , принимаемую за одобрение свыше; в столь удачной сделке мотив сострадания не то что отходил на второй план, а и вовсе забывался.

Неразумная ревность и нервные перегрузки могли сломить и обернуться падением во вся тяжкая ; успешные же оступались в крайнюю гордость: передвигались, например, часто отряхая прах с ног, ибо по той же земле ступали грешники 269; так и теперешние сектанты, ведущие аккуратную, трудолюбивую, размеренную жизнь, в рот не берущие спиртного, испытывают высокомерное презрение к остальному менее воздержному населению.

Аскетика не является специфической принадлежностью христианства; идея непримиримой вражды души и тела присутствует во всех религиях и многих философских системах; индийские брамины, буддисты, иудаистыессеи, пифагорейцы, стоики и платоники выработали целую науку освобождения духа за счет подавления чувственной природы, со своими законами, школами и методиками.

Христианский аскетизм не столь категоричен; впрочем, западная теология, став на путь схематизации человеческого состава, противопоставила материю и дух, душу и тело, и стимулировала умерщвление мерзкой плоти , с математической точностью устанавливая соотношение между виной и карой, практично диктуя норму дисциплинарных наказаний, поклонов, самоистязаний и добрых дел, выполняющих роль compositio, примирительной жертвы: отдать дочь в монастырь, читать пятьдесят псалмов в день, ухаживать за больным или – самое легкое и удобное средство, дающее право на рай – раздавать милостыню 270.

Восточная традиция, вопреки примитивному дуализму, видела единое существо, состоящее из души и тела 271, целостную природу, во всем смешении нашем 272, непостижимом, по выражению Лествичника, соединении, которое осознается и постигается на опыте каждым человеком в единстве его личности 273, и убивать тело как врага не призывала, считая главным в аскетике не наружное поведение, а освобождение души от тиранства похоти.

Православные воздерживались от ненависти к телу, ибо им не возгнушался воплотившийся Христос; напротив, преподобный Макарий Египетский называет тело одеждой души, прекрасным хитоном, который следует рачительно хранить от раздрания , повреждения порочными удовольствиями и земными вожделениями; мы научены умерщвлять не тело, но страсти, сказал Пимен Великий.

Святые отцы обычно не дают прямых советов, четких рекомендаций и назначений от сих до сих, они настаивают на мере физических сил каждого и смысле , т.е. соответствии аскетического усилия нравственной необходимости: к примеру, блудное пламя ослабевает от усталости – значит, юному следует искать не молитвенного покоя, а тяжелого труда; эгоисту полезно отказаться от праздничного пирожка или, по старцу Паисию Афонскому, от своей доли абрикосов, чтоб больше досталось ближнему.

Для чревоугодника, разборчивого в пище, подвигом будет кушать что дают, не ожидая удовольствия; столичной штучке, привыкшей дважды в день принимать ванну, придется мыться гораздо реже, сводя к минимуму приятные заботы о себе, и так далее. Любое упражнение такого рода означает внутреннее борение с намерением достичь превосходства духовного над материальным.

Со временем, когда дикий нрав преодолен, воздержность во всем входит в привычку и уже не выглядит подвигом; преподобный Исаак Сирин считает телесное делание необходимым на первой, первоначальной степени, затем более важным становится труд чтения, пока не сменится размышлением и молитвой сердца 274. И потом, заметил святитель Игнатий, внешняя работа носит характер подготовки земли под посев; не перепахивать же снова и снова; в свое время должны проклюнуться семена, вырасти листья, а там и плоды. В этом именно смысле апостол называет телесное упражнение мало полезным, противопоставляя ему благочестие , которое на всё полезно 275; Ефрем Сирин благочестие в этой цитате толкует как праведность, а Иоанн Кассиан – как любовь.

Придавать аскетическим упражнениям самостоятельную оправдательную роль значит незаконно, не по правилам подвизаться 276. По правилам любое усилие должно иметь целью очищение сердца и вести к духовному познанию; неразумно вместо реальности устремляться в идеализированную книжную старину, истязать себя потому что так надо , ради сознания выполненного долга, которое утешает и успокаивает.

Конкретность всегда привлекает и многое облегчает; недаром у Достоевского обдорский монашек, «стоящий прежде всего за пост», предпочитает старцу Зосиме с его необъятными понятиями о всеобщей мировой вине, ответственности каждого, о ненасытимой любви и омывающих слезах – заклинателя бесов и обличителя ученых поганцев отца Ферапонта, с его 30фунтовыми веригами, посконной рубахой, вервием, груздями и видениями, понятного и убедительного в неопровержимой наглядности.

В апокрифическом евангелии Фомы как раз на вопрос апостолов о посте, милостыне, воздержании Господь отвечает: не лгите и не делайте того, что вы ненавидите, ибо всё открыто пред Небом; проверяется богоугодная искренность 277 устремлений. Святой Максим Исповедник говорит: в наших делах и поступках Христос смотрит, для Него ли мы делаем или ради иной причины; всякий подвижнический труд, чуждый любви, не угоден Богу 278.

Он не требует, чтобы мы терпели как древние: сделай что можешь, но, конечно, всё, что можешь; крайности опасны, т.к. могут привести к срыву или, тривиальнее, увенчаться тщеславием. Богу угодны слезы, падающие мимо горшка, – сказано по поводу одного высокопоставленного, а затем низложенного страдальца, собиравшего обильные горестные слёзы в специальный сосуд, вероятно, для предъявления на Страшном Суде.

Святитель Григорий Нисский в трактате «О девстве», касаясь аскетизма, призывает сохранять правильную мелодию и ритм, остерегаясь всего немузыкального, нестройного, несозвучного; нельзя расслабляться, но опасно и натягивать струны сверх меры, чтобы они не порвались. Вообще менее вредно нерадение, чем самомнение, чреватое презреньем к падшим 279; лучше бороться с нечистотами, чем с возношением, говорит Лествичник. Кроме того, чрезмерность содержит в себе некоторую дерзость, цель вроде удивить Бога своими достижениями, ожидая, конечно, компенсации за них; Иоанн Кассиан усматривал в посягательствах такого рода наущение диавола.