Мария Петровых.

Моя дорогая!

Когда мы касаемся этой темы, я изо всех сил стараюсь выступать адвокатом старости; как ты, очевидно, поняла, пытаюсь ободрить не только тебя, но и себя, сосредоточиться на хорошем и постараться не трусить: «боящийся несовершен в любви»[1] к Богу: старость включена в проект Создателя, значит, она не может быть просто тягостным придатком предыдущей жизни, но имеет свою цель, свое значение и уж тем более не должна обернуться пыткой, злом, мукой для человека.

Страх перед старостью свойствен всем людям, вопервых, потому что за ней следует смерть. Пуще же смерти пугает перспектива потери сил, беспомощности, угроза стать обузой для окружающих. Собственно, все совершают одну и ту же ошибку, судя о будущем с позиций сегодняшнего дня: думают, что физические возможности иссякнут, а желания останутся те же, что прежде. Однако, согласись, в 60 лет юношеские подвиги не только не привлекают, но и в голову не вступают; нас давно оставили помыслы, скажем, сплавать за буйки в море, встретить рассвет в день рождения, работать на огороде шестнадцать часов кряду, пройти лесом двадцать километров, гонять с бешеной скоростью, сама за рулем, в автомобиле. А вспомнить детские мечтания: двести раз пропрыгать со скакалкой, выиграть турнир в классики, обогнать Вовку на велосипеде… слава Богу, фантазии наши корректируются в соответствии с возрастом.

Далее, отдадим себе отчет: грядущее скрыто от нас, как, впрочем, и завтрашний день; опасения наши химерические, игра воображения. Мы примеряем к себе чужие болезни в силу дурной привычки: минуя настоящее, находиться в прошлом или будущем: вдруг со мной случится инфаркт, как с Верой П.? Или рак, как с Галиной А.? Потом вспоминается соседка Люба, пораженная артритом, который годами прогрессировал, полностью обездвижил ее и довел до могилы; потом предсмертное состояние мамы, ничего не понимавшей, никого не узнававшей; тогда впадаешь в страшное беспокойство: мы с ней одной крови, гены, наследственность, кошмар! Трагизм продолжает нарастать, и забываешь вовремя спохватиться: тут действует враг , ему куда как наруку зацепить наш разум и держать в когтях, мучая бесплодными тревогами, лишая покоя, радости и доверия Творцу.

Казалось бы, ну старость, глупо ее бояться, ведь страшатся таинственного, загадочного; мы же постоянно, много лет видим перед собой различные ее варианты и, надеюсь, делаем полезные выводы. Например, удивляет мать К, она близка к 90, но к концу, похоже, вовсе не стремится, не готовится: давно отказавшись от всякой деятельности для монастыря, тщательно следит за здоровьем, горстями принимает лекарства, подолгу спит, выходит только в храм, еду носят в келью, но гуляет, когда позволяет погода, дышит свежим воздухом, время от времени просится в больницу, где ее взбадривают капельницами и инъекциями. А вот мать Макария даже в середине девятого десятка, хотя хвори одолевали, ноги отказывали, сердце еле билось, всетаки старалась держаться помонашески, приносить пользу, читала неусыпаемую псалтирь , даже ночью, часто плакала о грехах и просила прощения за свою слабость и бесполезность.

Помнишь мать Елену: совсем обычная симпатичная старушка, именем Елизавета, она прожила тяжелейшую жизнь: в конце войны, всё продав, отправилась в чужой город, где муж лечился после ранения, выходила его, поставила на ноги, а он ушел к другой; всю душу вкладывала в детей, а они выросли безбожниками и сластолюбцами, единственный внук обретался большей частью в тюрьме; словом, утешение она находила только в храме, в молитве, помнишь, как стояла на службе, слегка наклонившись вперед, не шелохнувшись, вся внимание. Она больше всех заботилась о нас, городских кулёмах, мало способных к физическому труду, искала чем помочь, по осени созывала деревенских копать нашу картошку; недели за две до смерти перебралась в монастырь, ее постригли, сияла восторгом и благодарностью, скончалась тихо, кротко, Господь избавил от мучений, хотя болезнь, рак брюшины, располагала к болям и мы вызывали врача, готовились добывать обезболивающие наркотики.

Помнишь мать Нину; она давно, в советское время, получила от приходского священникамонаха постриг, жила рядом с храмом, но в монастырь не пошла, вела свое хозяйство; женщина ндравная , угрюмая, темперамента флегматического, с суровым характером, любила, казалось, одну лишь такую же своенравную громадную корову Жданку. Однажды вышла во двор за дровами и упала у поленницы: удар , паралич, лежала две недели, теперь уж на полном нашем попечении; каялась молча, кивала и роняла слезы, завещала небольшие скопленные деньги на ремонт купола и тихо, кротко отошла. А помнишь, как хоронили? Гроб, припасенный ею задолго, хорошо просох, его легко несли сами сестры, проводы получились лучше не бывает. Тогда мы пять гробов на всякий случай закупили и положили на чердаке.

А мать Маргарита, которую мы месяцем раньше забрали от ее сестры и привезли в обитель; она хворала, поэтому не имела сил собраться, только икону любимую сняла со стены, «Всех скорбящих Радость»[2]; в монастыре ее одели в форму, и, будучи женщиной, она от этой святой красоты поправилась, стояла все службы. Однажды после ужина подошла в свой черед к священнику под благословение и вдруг стала оседать, падать; успели подхватить, посадили на стул и так отнесли в келью; доктора отвергла, болела те же две недели и скончалась – в день памяти иконы «Всех скорбящих Радость».

Ну и Татьяна Л., справочник по истории прихода, кладезь юмора, оптимизма и христианской радости; деревенская, никуда дальше областного центра не выезжала, всю жизнь работала в колхозе: дояркой, телятницей. Верующая с детства, она всегда жила со Христом и смерти нисколько не боялась, наоборот, просила благословения помереть , устала, всего один год оставался до 90. Великим Постом в воскресенье приложилась ко всем иконам, причастилась, а на рассвете вторника тихо вышла из дома, никто не услышал, присела на крыльцо и отдала Богу душу.

Последняя наша утрата – мать Афанасия, не дожившая до 60; заболела еще в миру, страдала долго и тяжко, кротко терпела, каялась и благодарила тех, кто помогал ей, считала великой милостью, что Господь сподобил прожить в обители целых восемь лет, за которые она многое постигла и всему научилась; как достойно и красиво несла она монастырские послушания! Утешить в разлуке может только надежда на встречу там, в будущей жизни, но как заменить ее здесь, единственную и неповторимую?

Ты привыкла быть полезной, тебе больно и помыслить, что когданибудь придется обременять когото своей недужностью, ожидать, да еще может и просить чужой помощи, короче, потерять независимость; это унизительно. Замечаешь, слова эти – «независимость», «унизительно» – не нашего, не православного лексикона? Расслабленного друзья не только тащили, крышу разобрали, чтоб донести до Христа! Получили они свою часть у Бога, как думаешь? Так ли уж прочна грань между тем, кому помогают и тем, кто помогает?

Мать Севастиана рассказывала, как еще в советское время пришлось ей, по завещанию покойной матери, досматривать схимницу, начинавшую монашеский путь в дореволюционном монастыре; осторожная и подозрительная, старица поначалу всякую помощь властной рукой отвергала, но после второго инсульта совсем лишилась сил, вынужденно позволяла переворачивать себя, мыть и кормить, каждый раз целовала руки своей х о жалки и всё плакала, сперва, говорила мать Севастиана, вроде «от гордости», а после уж вроде из благодарности.

Зависимость от чьейто милости самое мощное средство для смирения, согласна? «Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь»[3]. Эти слова Спасителя, адресованные апостолу Петру, пророчествуют его насильственную смерть, но позволительно толковать их применяя и к старости, почти всегда осложненной утратой самостоятельности и свободы; тело, которое прежде только использовалось и пренебрегалось, теперь во весь голос заявляет о своих правах – болью, скованностью, одышкой, изнеможением. Великие подвижники, в частности и твой небесный покровитель преподобный Серафим, призывали без раздражения относиться к человеческим немощам, в том числе к собственным, и в должной мере заботиться о своей плоти. К тому же ее дефекты внутреннему развитию не препятствуют, даже наоборот, бывает, что телесный ущерб компенсируется духовным приобретением, например, святитель Лука (ВойноЯсенецкий) последние пять лет своей долгой жизни (1877 – 1961) был полностью слеп; но именно в эти годы стала особенно сильна его молитва: обращаясь к нему, верующие исцелялись от самых тяжелых болезней. Святые, страдая, обретали ясность духовного зрения, удостоивались дара прозорливости; начала и концы открывались им в непрерывной связи. А с утратой телесной свободы даруется свобода иная: независимость, самостоятельность мышления: теперь не не боишься выглядеть «белой вороной», не ведешься на всякую сентенцию, а рассмотрев ее с позиций личного опыта, избегаешь смущения и остаешься непоколебим, как говорили отцы, мирен . Много приятного в старости, если научишься нести тяготы возраста с спокойным достоинством, или, иными словами, со смирением.