Зачастую подвижники отказывались от лечения, полагаясь исключительно на волю Божию. «Мне, дожившему до 73 лет, – говорил святитель Антоний Воронежский (1773 – 1846), – грешно желать продолжения жизни и просить Господа, да укоснит послать ангела взять душу мою». Преподобный Кукша Одесский (1875 – 1964), на 90м году, поскользнувшись упал, сломал бедро и, пролежав некоторое время на холодной сырой земле, заболел воспалением легких, лекарств не принимал и от этой болезни скончался. А преподобноисповедник Севастиан Карагандинский (1884 – 1966), напротив, уважал медиков, ценил их труд, был исполнительным и терпеливым пациентом, безропотно принимал назначенные лекарства и все рекомендации; когда лечащий врач настаивала, чтобы старца, изза слабости сердца, транспортировали к храму в кресле, он наотрез отказался, но, взглянув на лицо доктора, произнес: «Не плачь. Пусть носят».

Недуги одолевали архимандрита Павла (Груздева; 1911 – 1996); еще в 1966 году он писал в дневнике: «О Владычице мира, буди ходатаица! Исцели болезнь души и тела моего, шибко я болею, хоть бы не было хуже». В 1982м после операции на глазах называл себя «нищим и слепым стариком»: «Саша, я уже рухнул. Я беспомощный, слепой и бессильный. Аух – в общем, дом престарелых». Однако жил еще годы и годы, служил, старчествовал, освещал людям путь ко Христу.

Возрастные немощи и болезни святые воспринимали как удобный повод к смирению и благодарили Бога. Преподобноисповедник Рафаил (Шейченко; 1891 – 1957) растерял здоровье, проведя почти двадцать лет в лагерях: «каков стал я, никудышен… такой хлам, как я, не порадует вас… разлагаюсь телесно, но, увы, внутренне не обновляюсь, а уж бьет Господь шельму и смиряет зело, и вельми зело…старею, белею, слабею, глупею, но все еще топчу землю и посильно, инвалидно тружусь в покорности, терпении и благодарении Господа за всё».

Но как правило великие святые действительно не болели, по одной простой причине: на протяжении всей жизни они боролись со страстями и к старости совсем освобождались от них. Разумеется, речь идет не о разрушительных «вредных привычках», курении, пьянстве, обжорстве, блуде, корыстолюбии, а о более тонких пр и логах самомнения, тщеславия, зависти, эгоизма; известно ведь, что в истоке всякой серьезной немощи обнаруживается некое напряжение, связанное с душевными искажениями: все болезни от нервов, утверждает расхожая фраза. Скажем, неудовлетворенность жизнью, «печаль» на языке древних отцов, происходящая от гордости, порождает язву желудка, страхи и волнения провоцируют артрит, повышенное кровяное давление медицина объясняет стрессами, враждебными обстоятельствами, в земном бытии неизбежными.

А у святых потрясений не наблюдалось, потому что они считали скорби заслуженными, очистительными и полезными, во всем полагались на волю Господню, не бунтовали, не спорили с Богом и всегда пребывали в мире и глубоком внутреннем покое, ненарушимом, по принятому тогда выражению, даже в случае «если бы небеса внезапно пали на землю». Б. Паскаль заметил: кроме отношений с Богом всё остальное отвлечение, развлечение, divertissment; так вот, в дивертиссментах они не нуждались, а если по немощи человеческой случалось «рассеяться», конечно лишь мысленно, горевали и каялись.

Потому, многие замечают, старчество близко к детству: та же чистота, незлобивость и нежность сердца; поэтому отшельников не боялись дикие звери: жития святых содержат немало эпизодов с дружественными визитами к ним львов, гиен и даже змей. Как правило, внешность старца чрезвычайно привлекательна и сама по себе служит примером, располагает к благочестию и молитве. «Небольшого роста, тонок станом, голос тих и гармоничен, походка тихая; лицо, обрамленное седыми волосами, выражает смирение и добродушие» – так описывали наружность архимандрита Авраамия, настоятеля Алатырского Троицкого монастыря в 30е – 40е годы XIX века. О схимонахе Глинской пустыни о. Луке сообщается, что при слабом здоровье и хрупком телосложении целомудрие и воздержание сохранили его: в 60 лет он «казался молодым, в волосах не было седины, на ланитах всегда играл легкий румянец». Иеросхимонах ПсковоПечерского монастыря Лазарь выглядел весьма болезненным: истощенное тело, кожа, казалось, приросла к костям, лицо воскового цвета, как у мертвеца; однако преставился на 91м году от рождения и за три дня до смерти еще служил литургию.

В Церкви на пенсию не выходят, разве на покой изза тяжелой болезни или в мафусаиловом возрасте при полном оскудении сил, и то священники продолжают по возможности помогать в храме, исповедуют и наставляют прихожан. «Умирать собираешься, а пшеничкуто сей», – часто повторял 90летний о. Иоанн Крестьянкин, т.е. исполняй, что положено по должности, уповая на помощь Божию. У К. Коровина есть рассказ о старом иеромонахе, которому приходилось ходить весной на требу, т.е. крестить или отпевать, пешком, ступая по дну мелкого Кубенского озера, лодку разбил бы лед; бывало, вода достигала шеи, священник шествовал держа Дары и Евангелие над головой – и ничего, не тонул и не простужался.

Митрополит Филарет Киевский (1779 – 1857), жизнь которого была непрерывной цепью скорбей и недугов, даже в тяжкой предсмертной болезни отказался подавать прошение об удалении на покой, считая отставку самовольным схождением с креста. Святитель Николай Японский (1836 – 1912) «сгорал со стыда» только от одной мысли об отставке: «На покой миссионеру, когда у него хоть крошка силы есть еще служить своему делу!»; больной, мучаясь от удушья, он боролся до последнего и скончался на месте своего служения. Епископ Василий (Родзянко; 1915 – 1999) говорил: «Пока могу стоять перед престолом, служить литургию – буду жить, а иначе жить незачем».

Настоятели монастырей стремились под конец уйти с начальственной должности, писали прошения архиерею, но такие доводы, как потребность в уединении и молитве, во внимание не принимались, требовались более основательные аргументы. К примеру, архиепископ Рязанский Гавриил (Городков) получил увольнение благодаря кошмарному инциденту: сумасшедший иеродиакон ударил его по щеке; Синод принял во внимание моральное потрясение, ослабившее и без того плохое здоровье 73летнего владыки. Архимандрит Антоний, наместник СвятоТроицкой Сергиевой Лавры ( 1792 – 1877) после серии «нервных ударов» чувствовал себя физически «одряхлевшим», а главное ощущал «ослабление воли», в связи с чем не мог «проходить свою должность» как прежде; однако митрополит Иннокентий на просьбу об отставке ответил ему поговоркой: «хоть лежа, да в корню оставайтесь».

Горицкая игумения Маврикия (1778 – 1867) сложила с себя настоятельство через 50 лет управления обителью, в возрасте 77 лет, после многих слез, пролитых у ног митрополита Никанора; приняв схиму, она мирно угасала, много молилась, забывая о еде и не замечая окружающего.

Мечтала о молитвенном уединении и затворе страдающая многими недугами игумения Арсения (Себрякова), но хлопотное послушание благословили исполнять пожизненно . Она скончалась на 71м году в Сарове, во время паломнической поездки, от неизвестной болезни, которую врачи именовали дизентерией. Вероятно, тогда это название означало нечто иное, чем теперь: тот же диагноз ставили Оптинскому наместнику архимандриту Исаакию (1810 – 1894), в то время как он, обладая могучим здоровьем, об уходе с настоятельства не помышлял и скончался после серии «ударов» (инсультов). Архимандрит Феофан Новоезерский (1769 – 1832) оставил игуменство за три года до смерти и в молитве готовил себя к переходу ; «я уже оканчиваю временную жизнь и предначинаю жизнь вечную, скоро отдохну», – говорил он.

Старец Клеопа, ученик преподобного Паисия Величковского, в возрасте 70 лет держал правило: полтораста поклонов поутру и столько же после вечерни. КиевоПечерский схимонах Вассиан (1745 – 1827) с большим нетерпением собирался в загробный путь, радовался каждой болезни, и объяснял; смерть страшна тому, у кого отнимают всё, что у него было, а кто успел запастись нетленным богатством, того в час исхода утешает надежда.

В старости подвижники ощущали потусторонний мир как живую реальность, гораздо более привлекательную, чем жизнь земная, и потому отнюдь не унывали, сознавая: если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется[66]. Священноисповедник Афанасий Ковровский (Сахаров; 1887 – 1962) всегда улыбался; настоятель храма в его честь, возведенного в Петушках, где епископ прожил заключительную часть жизни, поместил в иконостас не икону, а фотографию: на иконах изображать улыбку не принято, а без улыбки Владыку представить невозможно[67]. Он отличался неиссякаемым чувством юмора; юмор както компенсирует фальшь, которой всюду хватает. Даже в поздравлении Патриарху святитель позволял себе шутливый тон: «Молю Бога да даст Вам достигнуть старости еще более маститой, и если не достигнуть лет отцев патриарха Иакова, то хотя бы сравняться годами жизни с его любимым сыном Иосифом». Иосиф жил 110 лет; Патриарх Алексий I преставился на 93м году.

Бывало, что в глубокой старости тело, изнуренное болезнями, совсем отказывалось служить своему хозяину и, по утверждению очевидцев, управлялось исключительно силой духа. Игумен Филарет Глинский (1777 – 1841), как говорили, еще до смерти носил мертвую плоть, изможденную трудами и постническим воздержанием; только искрящиеся глаза показывали в нем живого человека. То же известно об о. Алексее Мечеве (1859 – 1923): физическое тело совершенно омертвело и казалось неживым, только глаза сияли. Есть свидетельства что он покидал бренную телесную оболочку и гулял по саду.