Вот в чем природа становления. Но отсюда немало разных существенных подробностей.

b) Безграничная сплошность становления, прежде всего, запрещает примышлять здесь всякую малейшую оформленность и различимость.

На этом основании необходимо записать, что становление не может иметь ни начала, ни середины, ни конца, ни какой бы то ни было вообще различимой точки внутри себя. Становление не состоит ровно ни из каких точек. Оно все время алогически плывет, расплывается; и в тот самый момент, когда вы движетесь за какуюнибудь определенную его точку, в этот самый момент ваша точка исчезает, уходит в прошлое и заменяется бесконечностью новых точек. В этот поток не только нельзя войти два раза, как учил Гераклит, но нельзя войти уже и однажды, ибо он все разный, и разный не только в несколько разных моментов времени, но уже и в одинединственный.

В становлении не может быть совершенно ничего отличено или названо. Все, что получит хоть какоенибудь наименование, уже тем самым будет извлечено из этого сплошного потока и уже будет вне его. Все это уже будет иметь какуюто форму и будет ставшим, т. е. результатом становления, а не самим становлением.

c) Это, однако, не значит, что становление есть просто отсутствие бытия. Кто рассуждает так, тот ничего не понимает в становлении. Как раз все дело тут в томто и заключается, что становление есть синтез и совпадение бытия и небытия. Мы не можем указать в становлении ни одной раздельной точки. Но самое становление только потому и возможно, что оно переходит от одной раздельной точки к другой такой же. Однако фактически переходить от одной точки к другой – это не значит четко фиксировать эти точки. Самому становлению неизвестны никакие раздельные точки, оно в отношении их совершенно слепо. Эти точки, рассуждая отвлеченно, можно было бы и сосчитать, подобно тому как мы считаем раздельные секунды, несмотря на сплошность и непрерывность временного потока. Однако ясно, что такая исчисляемая сетка становления отнюдь не есть само становление, и эта сетка должна быть еще залита этим сплошным и неразличимым потоком или погружена в эту мглу непрерывных возникновений.

Таким образом, становление есть не просто отсутствие бытия, но отсутствие такого бытия, которое должно было бы быть. Кажется, что это бытие, эти раздельные и осмысленные акты полагания находятся гдето тут же возле, что вотвот становление их достигнет. Однако само существо становления заключается в том, чтобы вечно искать формы и никогда ее не находить. Даже все эти слова, привлеченные для его характеристики, «вечно», «искать», «не находить» и проч. – не есть то, что свойственно становлению предметно, ибо всякая такая предметность уже превратила бы его в совокупность раздельных признаков и тем лишила бы его самого главного быть нерасчленимым потоком. Эти слова есть только продукт какогото сознания, смотрящего на становление со стороны.

d) Отсюда, становление есть некое вечное беспокойство и как бы вечная тревога. Его неопределенность полна ожиданий и надежд. Но она никогда не кончается, не переходит в определенность, в форму, никогда не насыщается, никогда не прекращает своих исканий. Оттого неопределенность становления мучительна и тосклива. Становление живет именно этой неизвестностью, этой вечной и неизбывной неизвестностью, ибо не известно здесь ни того, кто стремится, ни того, как стремится, ни того, куда стремится. В становлении слышны какието числа, ибо становление есть какойто переход, а переходить можно только от одного к другому, т. е. только тогда, когда можно считать. Но эти числа здесь погашены, запрятаны в бездну неразличимости, размыты и растворены. И поэтому в самом становлении числа эти слышны только как некоторый пульс какогото неведомого и непредставимого вселенского сердца. Эти глухие и тайные удары и толчки становления совершенно непонятны; неизвестно, кому они принадлежат и в силу чего происходят. Но так оно и должно быть, ибо иначе мы уже вышли бы за пределы абсолютной неразличимости становления.

e) Становление живет неизвестностью раздельных и числовых пунктов своих переходов, неизвестностью тех актов полагания бытия, из сплошного заполнения которых оно и образуется. Однако в нем не только бытие и число; в нем также и небытие, инобытие. А инобытие вносит в структуру вещей свою, вполне специфическую стихию, не имеющую ничего общего с отвлеченной раздельностью числовых актов полагания. И когда мы получаем полную вещь, то мы можем легко выделить и ее отвлеченную числовую сетку, и ее инобытийную, качественную наполненность. Но вот мы в пределах чистого становления, т. е. мы не знаем ни той вещи, которая становится, ни тем более деталей ее структуры. И мы сразу начинаем видеть, к какому результату приводит эта неизвестность.

Если бы мы знали те качества, которыми заполнены здесь переходы от одного пункта к другому, то мы понимали бы и то, откуда происходит та «неравномерность», та разнообразная «скорость», которая характеризует здесь разные протекания. Когда бурлит поток, то, наблюдая высоту его падения, условия его протекания (характер дна и берегов) и проч., мы можем вполне обоснованно сказать, почему в одном месте он образует водопад, в другом водоворот, в третьем – крутой поворот своего русла и т. д. и т. д. Но пусть мы ничего этого не знаем, а знаем только самое течение потока. Это будет равносильно пониманию потока как некоего необоснованного хаоса. И вот поэтому становление есть для нас всегда бурлящий поток, об условиях протекания которого мы ничего не знаем; или, вернее, это всегда необоснованный и мучительный хаос противоречий, который, однако, имеет вполне самостоятельное и, при непосредственной оценке, в некотором смысле абсолютное существование.

f) Даже больше того. Мы можем наблюдать в становлении весьма интенсивное противоречие между этой его инобытийной качественностью и внутренним числовым скелетом. Мы можем наблюдать, как становление борется с самим собою, что ведь вполне естественно, поскольку каждый его момент (как сказано выше) настолько же полагает себя, насколько и снимает себя, и поскольку, очевидно, все его моменты сразу и полагают, утверждают себя, и тут же снимают, отрицают себя. Становление обязательно есть самопротивоборство, которое в иных видах и периодах становления может ослабевать и быть незаметным (хотя уничтожиться оно не может никогда, стремясь к существу самого становления), но которое в других своих типах и на других этапах может обладать колоссальной силой и весьма интенсивным выражением. Таким образом, хаос становления есть хаос самопротивоборства, которое тут обязательно должно быть непонятно и необоснованно, чтобы сохранилась чистота самой категории.

И, наконец, самопротивоборство достигает тут еще большей своей силы тогда, когда мы вспомним, что становление существует как обоснованное на самом себе, что оно само себя и порождает и полагает. Хотя понятия «рождения» и «смерти» относятся не к чистому становлению как таковому, но к тому его типу, который мы ниже именуем «жизнью», все же привлечение этих терминов к чистому становлению делает и здесь многое понятным и выразительным. Становление: 1) само рождает себя, 2) само поглощает себя, 3) само порождает все иное, 4) само и поглощает все иное. Это – простой перифраз того основного принципа становления, который мы выше характеризовали как переход и гибель бытия в небытии и как переход и гибель небытия в бытии. Это чудовищное и всесильное самопорождение и самопоглощение, это звериное порождение всего и одновременное его уничтожение страшно именно тем, что его нельзя назвать и определить, что оно принципиально безымянно и неопределенно, что неизвестны и его порождения, которые оно поглощает и уничтожает в самый момент их появления, что невозможно и представить себе, для каких целей, по каким причинам и как именно происходят эти порождения и уничтожения, это ежемгновенное самовозникновение и самоубийство.

g) Не надо удивляться этой жуткой противоречивости категории становления. Удивляется тот, кто думает, что на свете существуют только расчлененные формы и рациональные схемы и что не существует никаких противоречий, никаких разрушений, смятения, смерти и вообще иррационального. Однако нетрудно показать, что и всякая расчлененная форма, или рациональная схема, возможна только как сравнение или как наличное бытие (об этом – в дальнейшем), а сравнение есть не что иное, как результат становления. Таким образом, не говоря уже о специфически иррациональном, само рациональное громко кричит о наличии вполне иррационального в бытии, о том, что реальное бытие – не рационально и не иррационально, но в нем до неразличимости совпадают обе эти стихии. Становление же есть очень высокий принцип действительности; выше его только «бытие» и «небытие». Как же этот принцип, долженствующий осмыслять всю действительность, не будет принципом рационального и вместе иррационального? Как он может не быть принципом совмещения и совпадения того и другого, если вся действительность как раз и есть это совпадение? Тут можно возражать только путем перехода «в другой ряд». Можно сказать, что действительность – не только становление или не только иррациональность. Однако мы и не утверждаем, что действительность только становление; и еще менее того мы утверждаем, что она есть только иррациональность, или только рациональность, или только совпадение того и другого. Действительность содержит в себе еще десятки и сотни других категорий, не имеющих с этими ничего общего. Однако становление есть все же некий момент, некая сторона действительности; и поскольку оно в качестве такого момента и стороны реально, постольку оно обладает всеми теми свойствами, которые указаны у нас выше.

В связи с этим можно и вполне определенно говорить о становлении как о первопринципе сущего вообще. Сaмое само не есть даже и первопринцип. Оно выше всего. «Бытие» и «небытие» суть первопринципы. Но первопринципу надлежит быть одному, единому. Поэтому «бытие» и «небытие» лучше не считать первопринципами в собственном смысле слова, а лучше считать таковым именно становление. Тут ведь содержится и бытие и небытие и, с другой стороны, конкретно не содержится еще пока ничего другого. Следовательно, тут мы имеем, с одной стороны, все (и как раз с точки зрения его полагания и неполагания), а с другой – не все в его конкретном выявлении (ибо тут конкретно еще нет ничего), но все именно только еще принципиально. Становление обеспечивает только появление вещей, их уничтожение и связь того и другого. А это достаточно для того, чтобы становление считать первопринципом.

h) В связи с этим мы как раз нередко и встречаем в истории философии трактование первопринципа как чистого становления. Так, уже Гераклит выставил этот принцип в достаточно определенной форме. Плотин очень часто толкует свое Единое как потенцию, как мощь становления всякого бытия. Фихте нечто вроде этого становления мыслил в своей «Tathandlung»15 первого Наукоучения. Шопенгауэр нарисовал на ней свою грандиозную картину Мировой Воли, а неокантианцы выставили принцип «происхождения» (Ursprung), который они тоже понимали как совпадение «нечто» и «ничто» для первоопределения всякой логической формы вообще. Конкретный анализ всех этих учений показал бы всю их мировоззрительную несовместимость и полную оригинальность их историкокультурного стиля и физиономии. Однако нетрудно было бы полагать и то, что по существу и чисто логически они сводятся только к одному простейшему и основному тезису, который можно формулировать поразному и который нам нельзя забывать при всех картинных и поэтических выводах, невольно возникающих у всякого при всматривании и вслушивании в природу становления: становление есть совпадение бытия, уничтожающегося в небытии, с небытием, возникающим в качестве бытия; или – граница границы (т. е. безграничная и сплошная длительность, или распространенность); или совпадение числа и его инобытия в чистую нерасчленимую инаковость; или попросту – совпадение бытия и небытия, данное как такое, в чистейшем и непосредственном виде.