В ХХ веке, когда для подавляющего советского большинства Церковь была тайной за семью печатями, вдумчивые люди пытались выстраивать мировоззрение на философии: восхищались, например, известной диадой Канта: «нравственный императив в груди и звездное небо над головой». Однако моральный закон человеком постоянно нарушается, звезды и Кант остаются равнодушны, грехи множатся, душа корчится и терзается, не видя выхода; дело в том, что нравственность, как справедливо полагал Л.Н. Толстой, вытекает из религиозного, метафизического понимания жизни и сознания своей причастности Божеству.

В дневнике последних лет он много размышлял о проблемах добра и зла, о глубокой старости, «самом драгоценном и нужном времени», жаждал «просветления души перед Богом и для Бога»; но, увы, фальшивый приторнопоучительный тон ставит под сомнение искренность, писано явно для потомков, с обычным для «философских прозрений» Толстого самодовольным высокоумием ; готовый примириться со смертью ради «выхода из тюрьмы здешней отделенности», он с гордостной фамильярностью требует от Бога: «довольно этой клетки, дай другого, более нужного мне общения».

Поразительно: выведя одной хладной логикой, что жить и умирать легче с Богом, а смирение «вызывает самое драгоценное в жизни – любовь людей» (!), он полагает возможным, «поработав, приучить себя к этому», т.е. внедрить в себя религиозность, не имея веры: «Есть ли Бог? Не знаю. Знаю, что есть закон моего духовного существа. Источник, причину этого закона я называю Богом». Как не согласиться с И.С. Шмелевым: «Л. Толстой, при всей гениальности художникаскульптора, был очень глуп … отсюда его философскоморальная отсебятина» (курсив Шмелева). И Горький, знакомый с Толстым лично, считал, что «он родился с разумом старика, с туповатым и тяжелым разумом, который был до смешного и ужасного ничтожен сравнительно с его чудовищным талантом».

Дело в том, что жажда Истины рождается от разочарования в себе любимом; болезненный крах собственных иллюзий и постулатов ослабляет самоуверенность, тогда обостряется слух, ум вроде как расширяется, а сердце открывается и оказывается готовым вместить веру. Опираться на себя дело безнадежное, нет в нас самих крепкой основы, на которой можно было бы выстоять. В психологии не так давно родился термин «выгорание»; обозначаемая им болезнь поражает преимущественно людей способных, деятельных, инициативных, идеалистов, ориентированных на усердное служение, за которым ожидается успех и признание. Однако если энергия тратится, не восполняясь, происходит нечто подобное тому как садится аккумулятор, если фары автомобиля долго горят при выключенном двигателе: вместо естественного удовлетворения от полезных занятий наступает разочарование, результат самоотверженных трудов кажется ничтожным в сравнении с затраченными усилиями, приходит усталость, с упадком душевных сил, изнеможением, раздражительностью и безнадежной тоской.

Такое случается с удачливыми бизнесменами, учителями, проверяющими тетрадки в выходные, программистами, круглосуточно прикованными к компьютеру, хорошими врачами, медиками и социальными работниками, даже, к сожалению, с священниками и православными сестрами милосердия, не щадящими себя в служении ближнему; то же происходит при тяжелых недугах, жизненных испытаниях, которые, бывает, съедают интеллект, искажают личность до неузнаваемости. Помогает при выгорании , конечно, отвлечение: отпуск, спорт, музыка, смена впечатлений, но врачи более всего другого рекомендуют… молиться, просить Небеса о помощи; личное общение с Богом очищает душу и все земное делает весьма относительным; стоит почаще окунаться в вечность, вместо того чтобы гнаться за бешеным темпом времени, на сто процентов зависеть от работы и стараться всюду успеть, подсознательно воображая себя спасителем человечества, единственным и незаменимым.

Обидно: юношеский активный возраст, ну, скажем, с шестнадцати до двадцати шести, как правило, выбрасывается псу под хвост, время уходит на танцульки, игры, флирты, бурные застолья, пустые забавы. Именно в этот период молодые люди под лозунгом «бери от жизни всё» совершают катастрофические, убийственные глупости: впутываются в дурные компании, балуются наркотиками, вступают в порочные связи. Иногда вся последующая история человека оказывается только горьким итогом безумной расточительной юности, унесшей с собою здоровье, красоту и чистую радость бытия.

Трагические ошибки, которые мало кому хватает решимости исправить, совершаются изза общепринятого стандарта, по которому в 17 лет каждому предписано выбрать профессию и поступить в институт, а девушке в 20 полагается выйти замуж из опасения прослыть старой девой. Трафареты всегда вредны и опасны, поскольку притупляют потребность познавать, внедряют в сознание готовые схемы, останавливают развитие; в сущности, наступает преждевременная старость; она может настигнуть и в 40 лет, а уж после 60, согласно стереотипу, умственные способности притупляются, не говоря уж о памяти; остается лишь ворчать на домашних, глотать по часам таблетки и клевать носом в кресле у телевизора:

Жизнь наша в старости – изношенный халат: И совестно носить его, и жаль оставить… (П.А. Вяземский). Скучные люди – это как раз люди, поступающие по якобы общим, обязательным для всех, правилам, забывая, что жизнь не является бегом по прямой с четкой и ясной, кемто запрограммированной целью, светящейся на горизонте. Распространенное заблуждение диктует цепляться за уходящую молодость или паразитировать, повиснув на детях, усматривая в них единственный смысл собственного тусклого бытия. Но задача как раз в том, чтоб устоять самому, удержаться от закутывания в кокон грез и воспоминаний, увлекшись обвинениями и проклятиями в адрес вероломного, чуждого, равнодушного мира. Верующий на склоне лет ценит каждый день, становится внимательнее к деталям повседневности и великодушнее к слабостям других, для него все ближе и ближе желанный горизонт – переход в вечность, и старость как подготовительный период чрезвычайно желанна и целесообразна. Прошлое непосредственно очерчивает и ограничивает самоопределение пожилого человека: те, кто пережил если не войну, то хотя бы полуголодное детство, коммунальную квартиру, перенаселенное студенческое общежитие, удовлетворены уже одним тем, что в старости имеют свой угол, сыты, одеты, обуты. Потом, воспоминания эпизодов собственной биографии, героических, достойных или просто приятных, к примеру, как переплыл широкую реку, вскарабкался на трудную гору, тем более чтото ценное изобрел или написал, могут утешить, поднять настроение, особенно когда есть с кем поделиться. Пословица недаром говорит: чему смолоду научишься, то в старости пригодится. Но юношеских идеалов, заслуг или заблуждений мало, чтобы питать в старости; один ветеран Великой Отечественной удивлялся: все самое главное, самое существенное осталось там, на войне, в том времени, зачем же я коптил небо еще полвека? С. Наровчатов выразил это ощущение в строках: … ни главнее, ни важнее