...Вещь ли накидывает узду на своего владельца?

Он ли пред жизнью сам – на правах погорельца:

class="postLine"> с мира ему по нитке, с руки – по крошке.

И он уж одет и сыт: благодарствуйте, мол, поверьте,

всего-то понанесли – хватит теперь до смерти,

даже вазочку кто-то дал, даже цветы на окошке!

Даже свет провели – в сумерках мне не мрачно, и ровно горит огонь, и вода прозрачна – столько жертвуют на меня и тратят. Ели распахнутые стоят, карауля мою дорогу. И такого богатства, пока не приду я к Богу, аж до смерти – с лихвою хватит. Сценарий Я люблю эту пристанционную жизнь, предутренние эти морозы в захолустье заштатном, в российской глуши вековой, где, как птицы ночные, надсадно кричат паровозы и в фуражке замерзшей обходчик идет путевой. Я сценарий хочу написать о писателе. Вот сюда-то я его и отправлю, покину в глубоком снегу, чтобы он растерялся, оглядывался виновато между сосен гудящих, у озера на берегу. Пусть наймется к лесничему, ходит по лесу дозором; пусть псаломщиком станет, в расшитом поет стихаре; снимет угол у бабки – с крутым кипятком, с разговором,– пусть ей воду таскает и колет дрова на дворе. И пока я жду поезда на перегоне холодном, все ищу, как бы высказать, выразить словом простым то, что все-таки можно в России писателю жить, можно жить и остаться свободным под покровом небесным, под куполом под золотым! *** Потемки, ночь: душа чужая. Мерцанье. Морок. Бездорожье. Она идет, опережая Благую весть и Царство Божье. Заденет, тронет – ан все мимо скользнула, ранив больно, страшно. И вновь с ладоней серафима рассеянно вкушает брашно. А то – на свет, на звук и шорох летит, мечтая взять с поличным, мешая свой подмокший порох с рассохшимся зерном горчичным. А то – сама в своем тумане, как бы за плотной драпировкой, играя спичками в кармане, проходит с голубой спиртовкой... И мне – судить ее сложнее, чем тьму выдергивать по нитке, чем ветер завязать на шее, чем кольца разогнуть улитке. *** ...И яблони – до пояса в известке, и облако, меняющее цвет, и жабы бурые на вспаханной полоске, и влажных звезд высокопарный бред... Два празднословящих монаха, чай зеленый с вареньем прошлогодним и – смешок почти без повода... Соседа удивленный взгляд через изгородь... Что ж, и его – в мешок! В подполье темное, в хранилище: всех – в кучу! На черный день! На злую ночь! Каргой душа надменная свой материал летучий завязывает в узелок тугой. Чтоб в день такой-то – тошный и напрасный, забившись в угол, рукавом махнуть,– и птицы вылетят, и встанет сад прекрасный, где жабы – в роскоши и раздувают грудь!