Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

. . . . .

К нам, в редакцию «Дружных ребят», пришло письмо из провинции. Читатели, два мальчика, спрашивают, правда ли, что тем, кто соберет и пошлет в Москву тысячу спичечных этикеток, — вышлют в обмен мотороллер или щенка-боксера? И я вспомнил собственное далекое детство, когда какая-то бонна внушила нам с Васей, что если собрать сто почтовых марок и послать их в Китай — оттуда пришлют фарфоровый чайный сервиз или живого китайчонка. Помню, как просиживали мы над плюшевыми альбомами, с трудом отклеивая марки с папиных и маминых старых открыток. И вспомнил еще почему-то китайчонка-жонглера, забредшего к нам на кухню. Мелькание синеватых ножей под потолком. Серая холодная котлета в грязных пальцах.

Рассказ «Живой китайчонок, или Сто почтовых марок».

. . . . .

Старуха гостья уходит раньше других, идет пешком из Замоскворечья в Сокольники. Объясняет:

— Мне просто необходимо движение. А то ведь я — аннулируюсь.

. . . . .

На Зацепском рынке. Дама с умывальным кувшином:— Кому маринованные огурчики?! Оригинальные огурчики — с хренком, с чесночком…. . . . .Человек продает велосипед — английский «Ролс».Кто-то скептически:— На нем до угла доедешь и — стоп.Продавец:— Мне кажется, у человека глаза есть, и голова есть, и ноги есть. Можно сесть и…— А у тебя язык есть.— Да. И язык есть, и велосипед, слава богу, есть. И есть жена и двое детей…Глупо, но почему-то смешно.. . . . .Он же. Расхваливая машину:— Посмотри покрышки! Наша, советская резина и то пять лет ходит. А это — «континенталь».Кто-то:— Зачем же ты опошляешь советское?Продавец (слегка испуганно):— Почему опошляю? Я не опошляю (и начинает доказывать «на примере», что костюм, который он носит, сшитый из советского бостона, все-таки хуже английского).Оппонент (мрачно, не слушая):— А ты не опошляй.. . . . .Восьмого августа, пасмурным утром сидел у открытого окна, работал. Подошел со своим плоским серым ящиком стекольщик, молодой горбоносый мужик, не заглядывая в комнату, постучал осторожно по стеклу, сказал:— Эй, хозяева, сентябрь подходит.И стало грустно от одних слов этих.. . . . .Два мальчика лет по восьми сидят на крылечке в московском переулке, разглядывают новые задачники.— Смотри, как складно, — говорит один. — Двойка. Тройка. И пятерка.И зачастили:Двойка, тройка и пятерка.Двойка, тройка и пятерка.Двойка, тройка и пятерка…. . . . .Сентябрь. Переделкино. «Дом творчества».Очень красивый, очень молодой и очень интеллигентный человек на костылях (ниже колена нет левой ноги, потерял на фронте). Весь день лихорадочно возбужден, много и приподнято говорит, но за всем этим чувствуется большой душевный надрыв.Уезжает из Дома какая-то молодая польская писательница или журналистка. В послеобеденный час долго и шумно прощается со всеми в круглой столовой-ротонде. Особенно долго и особенно горячо жмет и трясет руку молодому инвалиду (очень изящно, картинно стоящему перед ней на своих грубых солдатских костылях).