Я возвратилась к работе на следующий день, сохраняя принятое решение в тайне от всех. С этим я должна была разобраться самостоятельно. Две недели прошли и ничего не случилось. Я продолжала приходить каждый день и просматривать папки. Я почти ни с кем не общалась, и до пятницы 20-го августа 1976-го года меня никто не беспокоил. В тот день Гарри Эпштейн решил со мной поговорить. Он очень злился, что я оставила свой пост и сказал, что я должна забыть весь этот бред и вернуться. Он с сарказмом обвинил меня в том, что я считаю себя выше всех, потому что была на Флаге с Квентином. Эпштейн отправил меня к этик-офицеру, который оказался добрее. Он пытался убедить меня вернуться на свой пост, но я все также отказывалась. Он сказал, что если я не вернусь, он будет вынужден созвать по моему делу комитет по уликам. Я знала, что скоро должна буду действовать.

В субботу утром я как обычно просматривала папки. Некоторые из людей, с которыми я работала, сплетничали о девушке, по имени Пандора Купер, которая была одитором и кейс-супервайзером в организации в Вашингтоне. Шел слух, что она хотела уйти, а ей не позволили. Ее заперли в комнате против ее воли и заставили получать одитинг. Она притворилась, что согласна с этим и затем сказала тем, кто ее захватил, что одитинг ей очень помог, и она передумала уходить. Как только она убедила их, что хочет остаться, они выпустили ее из комнаты, после чего она покинула организацию и так и не вернулась. Я поняла, что случившееся с Пандорой, легко может случиться со мной и решила действовать быстро.

Пока я была директором процессинга и получала премии я накопила около двухсот долларов. Когда я оставила эту должность, я больше не получала премий, которые полагались директору, только жалованье МО, 10 долларов в неделю, так что вскоре мои 200 долларов были бы истрачены, и у меня не было бы возможности куда-то поехать, а от квартиры пришлось бы отказаться. Я пришла к выводу, что если я хочу покинуть МО, это должно быть сегодня, до созыва комитета по уликам.

Случилось так, что у меня была свободна вторая половина дня, что дало мне идеальную возможность уйти, ведь я хотела, чтобы меня хватились не раньше, чем на следующий день. Но я все еще не приняла окончательного решения. Я сходила поплавать, приняла душ, и надела новое платье, которое мама прислала мне. Затем я оправилась к платному телефонному автомату, узнать, есть ли рейсы из Лос-Анджелеса, но все места были забронированы. Тогда я пошла на автобусную остановку посмотреть когда следующий автобус в Мичиган. Автобус был на шесть вечера и билет стоил 125 долларов, что я могла себе позволить. Было половина третьего. Я вернулась в свою квартиру и встретила там одного из своих соседей. Я постаралась вести себя как обычно. Он вышел купить газету, и я начала собирать свои вещи. Вскоре он вернулся и я поспешно спрятала все, что упаковала. Я сказала ему, что только что ходила плавать и вода великолепная, надясь, что он пойдет искупаться. К счастью, он так и сделал, и я снова осталась одна.

Теперь ничто не могло помешать мне уйти кроме тех барьеров, которыми я сама себя окружила. На протяжении целой вечности, хотя на самом деле, возможно, не прошло и пяти минут, я лихорадочно пыталась принять окончательное решение; я знала, что должна буду его принять. Я хотела уйти, но боялась. Я знала, что это будет мой единственный шанс. Если я не сделаю это сегодня, такой возможности может не подвернуться еще долгое время. Тем не менее, я все еще колебалась, уйти или остаться и чувствовала себя так, будто принимала самое важное и самое тяжелое решение в своей жизни. Наконец, я собрала свои вещи в маленькую ручную сумку. Я продолжала говорить себе, что несчастна, и что мои дела не пойдут лучше, но все еще не была уверена.

Затем внезапно мне стало ясно, что принятие решения об уходе никогда не бывает легким, и если я буду ждать чего-то подобного, я не уйду никогда. Я решилась. Взяв свои вещи, я вышла из квартиры. Конечно, нельзя было взять с собой все, ведь я могла встретиться с кем-нибудь знакомым на пути к остановке, и было бы непросто объяснить чемоданы. Я только взяла маленькую сумочку, пакет и ридикюль. Я даже сочинила историю, чтобы объяснить зачем мне нужны эти сумки, если натолкнусь на кого-нибудь на улице, но, к счастью, она мне не пригодилась. Меня пугала мысль наткнуться на нескольких человек сразу, и еще я боялась, что меня остановят и запрут против моей воли.

Как только я оказалась на автобусной остановке в Голливуде, которая находилась в десяти минутах ходьбы от моей квартиры, я купила билет в Мичиган. Затем я позвонила маме и сказала, что еду домой. Она была вне себя от радости и поддержала меня в моем решении уйти. Она сказала: «Я всегда знала, что ты свободная душа».

В пять часов мой автобус отъехал из Голливуда в Лос-Анджелес, где я должна была сделать пересадку. У меня раскалывалась голова, и я все еще беспокоилась, что меня найдут. Это прекратилось лишь когда мой автобус наконец выехал из Лос-Анджелеса, и только тогда я смогла расслабиться, почувствовав самое сильное облегчение за всю жизнь. Я чувстовала себя так, словно с меня сняли огромную тяжесть, и я наконец стала свободна. Я начинаю новую жизнь На протяжении девяти месяцев я никуда не выходила из дома, пытаясь найти какой-то смысл в том, что я пережила, и приспособиться к новой жизни. Через неделю после своего ухода я начала записывать мысли о том, что со мной произошло, в дневник, который сохранился до сих пор. Я была в растерянности. Несколько месяцев я виделась только со своими родителями и ощущала уединение. Через шесть месяцев после ухода я предприняла попытку в своем журнале проанализировать эту группу, и посмотреть, смогу ли я разобраться что с ней не в порядке. Я написала: «Есть что-то очень неправильное в том, как руководят этой организацией, что-то фундаментальное, на что я пока не могу указать». В этот момент я была еще не готова винить ЛРХ в такой ситуации и ничего не знала о контроле разума. Однако, одно наблюдение, которое я сделала, которое, по моему мнению, было для меня бесценным озарением: о людях мало или совсем не заботятся. На людей смотрят с точки зрения пользы для коллектива. Примером может послужить одна девушка из Голландии, которая обучалась на Флаге на одитора. У нее все еще были трудности с английским, вследствие чего возникали проблемы с пониманием материалов курса, а позднее, в ее попытках одитировать. Она так и не смогла подняться выше самых основных уровней в одитинге из-за проблем с языком. Когда она совершала ошибки, ее отправляли на этику, и одной из первых ее поместили в ОПР. Похоже, никому не приходило в голову, что ее проблемой были не «злые намерения по отношению к группе», а простое недопонимание английского. Никто не побеспокоился о ней в достаточной мере, чтобы увидеть очевидное. Замечали лишь то, что она не выполняет своих обязанностей как одитор, а следовательно, должна иметь злые намерения, и к ней применялись соответствующие дициплинарные меры. Если бы хоть кто-нибудь позаботился о ней как о человеке, а не как о товаре, он мог бы легко увидеть, в чем заключалась ее проблема и помочь ей выучить английский, но так дела в Морской Организации не делались.