считается чем-то гораздо менее весомым, чем религия. Но я склонна считать

религию выражением чего-то, что невозможно выразить иным способом, чего-то, что

затрагивает все наше человеческое существо в наивысшем его развитии. Так что,

когда я говорю, что принимаю ее в качестве поэтического мифа, это не значит,

что я принижаю ее— на самом деле я с некоторой жадностью и завистью

смотрю, чему я могу от нее научиться и каким образом можно было бы, исключив ее

мифическую основу, продолжать развиваться и жить жизнью, которая была бы

продолжением мифа, а не разрывом с ним.Митр.Антоний: Когда я думаю о поэзии, поскольку речь идет осамовыражении человека, у меня всегда чувство, что она полна значимости,смысла, потому что выражает присущим ей способом нечто настолько реальное, чтоэтот опыт только и может быть передан или разделен средствами поэзии. Но ееубедительность, ее сила в том, что она коренится в реальности, человеческойреальности.М.Ласки: С этим я согласна. Только что у нас с вами едва невозникло разногласие, но если вы говорите, что поэзия является выражением оченьглубокой человеческой реальности, я вполне согласна с вами. Разногласиевозникает, когда вы утверждаете, когда подразумеваете, что вне поэзии есть ещечто-то иное. На самом деле мне кажется, что предмет поэзии (возьмем теперь этослово в буквальном смысле), то, что чаще всего составляет предметпоэзии,— это именно создание глубоко эмоционального фона, который некимобразом тесно связан с религиозным опытом; вот чему главным образом посвященапоэзия.Митр.Антоний: То есть существует подлинный человеческий опыт, ивам кажется, что истолкование, которое ему дается, выходит, так сказать, запределы очевидности, облекается в излишнее многословие, уходит в областьвоображения, фантазии.М.Ласки: Выходит за пределы свидетельства— но это небеда, если мы способны принять его в качестве мифа. Ничто из тех положений, чтовы выдвинули, не кажется мне чуждым или странным, оно скорее представляется мнепоэзией в глубоком смысле этого слова.Митр.Антоний: И вы бы согласились, скажем, что в отрывках изЕвангелия— если для примера взять его— есть человеческая правда, некасаясь того, что за этой человеческой правдой есть нечто большее?М.Ласки: Я не только приму их, я буду выискивать их ипользоваться ими.Митр.Антоний: Вы упомянули Молитву Господню. Каково для васзначение этой молитвы, помимо того, что в ней упоминается Бог, Которого вначале вы называете «Отче наш», упоминается Его Царство, воля? Вы говорили, чтопользуетесь ею. В каком качестве? Как своего рода заклинанием, магическойформулой?М.Ласки: Ну, это трудно сказать, потому что ее смысл меняетсяот раза к разу, по мере того как размышляешь над ней. Вам, должно быть, этотоже известно. И, думаю, помимо того, что я употребляю ее, да, как своего родазаклинание, пожалуй, кроме как в этом качестве, не ее слова пришли бы мне науста в первую очередь. Я хочу сказать: что-то из нее я принимаю, что-то я быотвергла. Например: не введи нас в искушение, или, как сказано в Новойанглийской Библии79: неприведи нас к испытанию. Мне это неприемлемо, это представляется мне