же мне проверить их работоспособность! А кроме того, я же не покупал их, чтобы

они стояли в хлеву, они должны труд понести, плод принести. Разве мы не так

рассуждаем— каждый по-своему, но все одинаково— о том, что перед

нами есть задачи! Мы должны что-то осуществить, что-то сделать на земле! Как же

нам прожить, не оставив следа? И каждый старается по мере своих сил трудиться.

Некоторые из отцов древности под образом этих пяти пар волов видят символ наших

пяти чувств. Нам даны пять чувств— зрение, слух и так далее: как же все

это не применить к земной жизни? Но пять чувств применимы только к земле, небо неуловишь ни зрением, ни слухом, ни обонянием, небо берется иным чутьем. Дажеземная любовь не охватывается пятью чувствами— что же говорить оБожественной любви, о вечности? Мы как бы пускаем в торг эти наши пять чувств иприобретаем, что можем,— но только земное.Иногда через эти чувства нам раскрывается нечто большее: земная любовь. Ивот третий из званых говорит слуге: я женился, у меня своя радость, мое сердцеполно до края— мне некогда прийти на пир твоего хозяина, даже моегохозяина,— разве он не может этого сам понять? У меня своя радость—как же я могу вместить еще чужую радость? Привязанность, любовь, которая награни вечности, по эту или по ту сторону вечности, в зависимости от того, какмы к ней отнесемся, снова делается преградой: она меня держит на земле, мненекуда уйти от нее. Вечность— потом, когда-то, а теперь— заполнитьбы время этой радостью, этим изумлением, этим счастьем, и довольно того, чтомое счастье— мое, не нужно мне чужого. И третий званый тоже неидет на пир Божий, потому что боится, как бы от него не ушла временная радость,утонув в вечности, в вечном.И что же остается? Остается человек, живущий тем, что держится за землю,которая его поглотит, весь смысл своего существования полагающий на то, чтобычто-то сделать с этой землей и на этой земле— временное, которое тожепройдет: память людей проходит, здания рушатся, весь мир покрыт остаткамиотживших, умерших, разрушившихся цивилизаций. И человек все-таки строит новую,которая тоже не устоит, временную, бесцельную, потому что ни в ней самой нетцели, ни дальнейшей цели нет. И вместо того чтобы через любовь раскрыться,человек часто любовью замыкается: свои— и прочие… И это очень страшно. О,эти «прочие» и «свои» могут быть очень различно распределены, «своих» можетбыть очень много, но все равно, пока остается один «прочий», ЦарстваБожия не только нет, оно отрицается.Я хочу вам дать два образа. Первый— рассказ о реальном человеке,которого я помню, родных которого я знал. Ученый, творческий, одаренный человекумер, его схоронили. У него был сын в сумасшедшем доме, юноша, не достигший ещедвадцати лет. Его мать сообщила ему о смерти отца. Он рассмеялся и ответил:«Неправда! Он не мог умереть!» Истощивши все свои объяснения, мать привела егоко мне, чтобы я ему растолковал, что его отец на самом деле умер. Прежде чемчто-либо ему сказать, я спросил юношу: «Почему ты думаешь, что твой отец не